Аркадия

Подробности, которые Крох присочинил, кажутся особенно важными: птица, тюльпаны, диалог, который он в последние часы отточил. Из подробностей выстраивает он баррикаду, защиту от безнадеги, от больничной, за стенами палаты, суеты. В свете, сочащемся из щели под дверью, он видит лицо Греты в гнезде из розовых косичек. Только во сне она такая тихая, его беспокойная, кожа да кости, девочка. Он стар и живет в одной плоскости существования, где Грета – главное действующее лицо; а она молода и прекрасно управляется со многими плоскостями, некоторые и не уразуметь, живет школой, живет друзьями, живет в цифровой среде. Он устраивается на полу рядом, чтобы видеть, как она дышит. Когда же просыпается, то в комнате темно, но над ним стоит докторша, лицо ее смутно, а рука выманивает наружу.

В резком свете холла мечется слишком много людей. Докторша протягивает ему кофе, который в кружке еще бурлит. Остренькое ее личико выглядит отдохнувшим, хотя поздно ночью она была здесь, вышла навстречу Кроху и Грете, когда те приехали. В разговоре видны ее крупные белые зубы, похожие на кубики льда. Тогда, в приемном покое, Кроху абсурдным образом хотелось их облизать. Она обнимает его. Пахнет от нее фиалковой пудрой, на редкость несовременный запах для, в общем-то, молодой особы. Это сбивает с толку. А кроме того, как ни старается, он не может припомнить имя этой милой женщины.

Если вы хотите поговорить, утихая в конце фразы, произносит она.

Даже не знаю, с чего начать, говорит он – и сам слышит, сколько в нем гнева, только тогда, когда она на шаг отступает. Это для него ново и не сказать, чтобы неприятно. Простите, говорит он. Мне так много нужно понять.

Может, присядете, просит она. Он шлепается на стул рядом. Вокруг них люди в голубых и розовых халатах быстрым шагом поспешают навстречу бедам других людей. Некоторые в масках, из страха перед новым индонезийским вирусом, пусть он и далеко отсюда. Я вас слушаю, говорит врач.

Слишком много вопросов, говорит Крох. Почему они не сказали нам, что Ханна больна. Целый год они это скрывали. Почему она не принимала лекарств, почему они дали болезни развиваться неподконтрольно. Какого хрена они решили покончить с собой вместо того, чтобы справиться с этим как семья.

Об этом вам придется спросить свою мать, говорит докторша.

Я так и сделаю, говорит Крох, если она когда-нибудь проснется.

Ох, мистер Стоун, мягко отвечает она. Под глазом у нее начинает дергаться жилка, она прикрывает ее рукой. Ваша мать не спала, даже когда та женщина-амиш нашла ее. Ханна просто не хочет открывать глаз.

Крох склоняется лбом к коленям и дышит. Сдерживает себя, чтобы не ворваться в комнату Ханны, не встряхнуть ее хорошенько. Прохладная рука докторши мягко ложится ему на шею, врачует его.

* * *

Со временем рука ее согревается, становится обузой, еще одной. У него почему-то дрожит коленка, когда она передает ему бумажку, исписанную красивым почерком Эйба. Крох записку читает и перечитывает. Родители сочли благодатью возможность уйти вместе, ведь они прожили бок о бок всю жизнь, с тех самых пор, как были романтичными детьми. Докторша начинает рассказывать, как именно они поступили. Выражается она изысканно, избегая эмоций и осуждения. Надо ж какая отстраненность, думает Крох, учат их этому, что ли. Он сидит тихо-тихо, пусть хоть немного крови просочится в нее сквозь его кожу.

Между предложениями докторши и предложениями записки Крох находит время вставить свои строки скорби. Он так и видит тот момент, когда родителям становится не по силам заботиться друг о друге. Ханна, возможно, уронила что-то, а Эйб не сумел это поднять. Потом, сразу же после ужина, Эйб закрыл свою книгу и подкатился к Ханне, держа на раскрытой ладони упаковку с таблетками. Они привели дом в порядок, скоропортящуюся еду выставили на крылечко для скунсов, енотов и голодных оленей, вычистили компостный туалет, сочинили эту записку. Переоделись в чистое и улеглись в кровать. Поделили таблетки поровну, запили их сообща одним стаканом воды. Укрылись и обнялись в ожидании, когда все исчезнет, уплывет прочь. Эйбу это удалось, а Ханне – нет. Она к Кроху вернулась.

Скомкав записку Эйба, он прячет ее в карман. Встает с места прямо посреди одной из докторских фраз и уходит по длинному коридору. Он не хочет грубить, особенно этой милой докторше с ее дергающейся жилкой, но жаждет он только пустой комнаты и чистого, холодного одиночества.

* * *

Так или иначе, это полдень. Грета все утро не поднимает лица от планшета. Крох чувствует, что задыхается между своими яростно молчащими женщинами. Наконец они с Гретой идут в кафетерий перекусить сэндвичами, но там только клеклые роллы с вялым парниковым салатом. А ведь всего несколько лет назад из Мексики в изобилии доставляли хрустящие головки “айсберга”. Казалось бы, мелочь, но это свидетельство перемен.