Аркадия

Они подходят к нему, люди, которых он ребенком любил. Но они стали шаржами, карикатурами на самих себя. Инженер Эрик, жирный, как пончик, в зубах застрял шпинат, – единственный из детей Астрид и Хэнди, кто еще жив, потому что житейской лодкой у него скука. Мидж – лысая старая карга, согбенная, Кроху приходится к ней склоняться: в последний раз притащилась сюда из Флориды, шепчет она сквозь зеленую маску, которую носит, оберегаясь от хворей. Слишком стара, чтобы выдержать мучения в поезде. Тарзан теперь полностью выкроен из кожи, весь из коричневой замши, от макушки до ладоней. У Саймона накладка из фальшивых волос, одним уголком отклеившаяся; когда он опускается на колени перед Ханной и целует ей руки, накладка похожа на черную крышку кастрюли, чуть сдвинутую, чтобы не выкипало. Скотт и Лиза лоснятся от денег. Реджина и Олли поджарены бермудским солнцем до идеальной золотистости выпекаемых ими кексов. У Доротки, теперь слепой, от кос остался крысиный хвостик, держась за который ее сожитель бережно водит ее, как собачку на поводке.

Приехала маленькая, худенькая докторша из больницы, и когда она подходит к Кроху, он рад. Она – новое лицо, к ней не прицеплен груз воспоминаний. Вокруг глаз у нее трещинки в коричневой коже. Поцеловав его в щеку, она исчезает.

Прими наше сочувствие, малыш Крох, шепчут люди.

Мы так любили твоего отца, шепчут они.

Если что-то нужно, ты только скажи.

Шепчут, шепчут, шепчут. Все шепчут, кроме Д’Анджело, который кричит своим новым голосом проповедника-пятидесятника: Боже, благослови Эйба, этого старого тощего ублюдка! – и слезы текут по его лицу, гладкому и мягкому, как у младенца, чудесным образом не состаренному.

* * *

Большинство вскоре разъезжается. У большинства работа, семья, нужно успеть на поезд. Дилан, Коул и Джинси с выводком уезжают последними: чтобы сэкономить на бензине, они вместе арендовали автобус. Только зайдя во влажную Теплицу во внутреннем дворе, который Лейф несколько лет назад весь целиком накрыл стеклом, Крох видит амишей. Двор сейчас – странное место, воздух в нем тяжкий, сырой. Струится ручей, укрытый папоротниками, мхами и нависшей над ним влажной дымкой. Темные фигуры амишей расплываются в тумане; ни дать ни взять, думает Крох, пуритане, только что сошли с корабля и в Новом мире испытывают страх и благоговение от того, что у них опять земля под ногами.

Он не хочет, чтобы эти люди здесь были. Слишком они близки к тому виду Бога, в которого он не смог поверить, плотоядному, с сурово сдвинутыми бровями, наводящему на мысль о побитии камнями и позорном столбе.

Одна из фигурок отделяется, подходит и, по мере приближения, проясняется. Ее личико напоминает белое блюдце с ягодами по центру: глазки-чернички, носик-вишенка, ротик-клубничка. Она кладет руку на предплечье Кроха, и когда ягоды разбегаются, он понимает, что именно она нашла его родителей в их ужасном полууспехе.

Она ничего не говорит, просто сжимает ему бицепс снова и снова. Он не сопротивляется, терпит. Смотрит вверх сквозь широкие ветви дуба, старого друга. Сквозь грязное стекло кровли видно, что наверху собралась черная туча. Первая капля пулей падает над головой. Он остро чувствует, каково это бедному дубу, спать под стеклом. Ни солнечных ожогов на листьях. Ни холода зимы, ни удара ветра, ни облегчения, когда опадает собственный омертвелый груз.

* * *

Чтобы побыть одному, Крох отправляется на прогулку. Дождь перестал, но мокрая трава цепляется за лодыжки, листья, чуть тронь, окатывают водой. Овечьего луга не стало, вместо него рощица невысоких берез, бледных, как девушки в сумерках. От них – ощущение движения, приостановленного в наклон, как будто, еще миг, и они вернут себе человеческий облик и снова, вприпрыжку, по склону пустятся вниз. Там, где начинается лес, на опушке, есть небольшая полянка, место Хэнди, и Крох видит Хэнди таким, каким тот был целую жизнь назад: сидит, скрестив ноги, волосы перехвачены по лбу ленточкой из кожзаменителя, физиономия блаженная, поддатая, не от мира сего.

Крох тоже усаживается там, где часто сиживал Хэнди. Однако ж чувствует взамен благодати то, как сырость земли просачивается в штаны. Что ж, говорит он вслух. Пусть так.

Небо из серого становится чернильно-голубым. Луна, яркий арбитр, ждет его.

В одной руке Крох держит свою жизнь: ученики, внимающие ему с интересом; дом из коричневого песчаника; свидания с милыми женщинами, которые милы ночь, неделю, месяц, а потом исчезают; вечеринки, вернисажи, поздние завтраки с Гретой в парке. Цивилизованная жизнь, спокойная и размеренная. Его книги, его друзья. В этом случае его больная мать переедет в городскую больницу, где Крох и Грета смогут навещать ее каждый день, приносить цветы, мороженое, новости. Если объявят карантин, если болезнь распространится, у него в подвале резервуары с водой, запас еды, пистолет Эйба в сейфе. Как-нибудь они это переживут.