Аркадия

Мысль, более всего подвигшая меня к этой невольной дерзости, преподобнейший и пресветлейший господин мой, – самому взяться за печатное издание книги, от которой всегда отстранялся сам ее автор, – родилась во мне как от сочувствия, так и от праведного негодования, когда я видел воочию, как фортуна, несытая сокрушением царств, людского счастия и иных вещей, подчиненных ее власти, мнит себя вправе простирать губительную руку даже на наши памятники, на плоды гения, на все, что человеческое искусство создало для победы над смертью, – ибо это совершенно чуждо и противоположно намерениям тех, кто занимается писательским трудом. Не довольно было этой незрячей богине нанести обиду мессеру Якобо Саннадзаро, нашему другу, во множестве вещей; но она восхотела уязвить его и в самих его литературных занятиях, в его творениях, в его бессмертии, поистине поразив в самое сердце. Так, пока он во Франции неукоснительно несет службу совершенного и достойного рыцаря, следуя за своим королем в его несчастном жребии, три года назад здесь, в Италии, его искусные и изящные эклоги, безо всякого его уведомления, были изданы в весьма искаженном и поврежденном виде. Затем, видя, что книга высоко оценена читателями, венецианские типографы отпечатали ее еще раз. Обнаружив в обоих изданиях недопустимые ошибки и, что меня взволновало еще больше, найдя само сочинение изданным не в полном объеме (ибо оно, написанное поэтом много лет назад, в пору первой юности, получило хождение среди читателей так, будто было вырвано у него из рук – невыправленное, не имеющее конца, который он таил, того самого и опасаясь), я, ради любви к его имени, любви, вполне им заслуженной, не мог стерпеть, чтобы столь почтенные труды ходили по свету в таком незавершенном и неисправном виде.

Поэтому, не имея на сей счет какого-либо другого распоряжения автора, – хотя, может быть (если не ошибаюсь), не без некоторого смущения его душе, когда он по случаю об этом узнает, – счел я столь же полезным, сколь и необходимым, немедленно выпустить эти труды в свет, напечатав их с оригинала, тщательно выверенного его собственной рукою и принадлежащего высокочтимому[136] Марко Антонио Саннадзаро, его брату. Немало подталкивал меня к этому и авторитет вашего Каритея[137], не только побуждавшего меня убедительными доводами, но и нудившего всеми силами нашей дружбы. А еще больше мое рвение усиливалось тем, что мне казалось почти святотатством обманным путем лишить наш Неаполь его славы; ибо коль в его недрах было зачато и выношено это детище, то и родить его подобало нашему городу. А если издание наше не имеет той красоты, какова была обычной для нас прежде и какую имеют книги в других, более покойно живущих городах Италии, надобно в этом оказать милостивое снисхождение нашему отечеству, настолько обезображенному превратностями войны, что даже для этого краткого послания насилу представилась мне возможность.

Итак, да читает ваша преподобнейшая и пресветлейшая милость «Аркадию» вашего Саннадзаро, с радостью видя ее, наконец, очищенной от стольких погрешностей. И раз уж автору ее, во имя одной лишь верности, приходится плавать под чужими небесами, пусть узнает он, что хотя бы его сочинение после столь долгой бури вошло в тихую гавань.

Пролог