Архангельские былины и исторические песни, собранные А. Д. Григорьевым. Том 1

№ 8. Получение Ильей Муромцем силы, связь его с женщиной и бой с сыном. По словам исполнителя, он усвоил былину, когда ее читал по книге один из его земляков (Григ., I, с. 41). Если это утверждение и справедливо, то лишь в конспективном пересказе «Исцеления Ильи Муромца». Стихотворную часть старины («Илья и Сокольник») А. Поташов пропел; она примыкает к архангельским редакциям сюжета. К некоторым типовым эпизодам и формулам можно найти близкие параллели в трех архангельских вариантах, опубликованных в сборнике П. В. Киреевского (ср. Кир., I, с. 46; Кир., IV, с. 6 и 12). Однако здесь еще более традиционных мотивов и образов, роднящих его с былинами Онежского берега (№№ 2, 5, 26) и отсутствующих в более ранних по времени архангельских записях. Ни в одной из трех архангельских публикаций XIX века не говорится об убийстве «нахвальщиком» своей матери, а в двух вариантах она вообще не упоминается. В былине Поташова этот мотив имеется; говорится в ней и о том, что сверстники попрекают юного богатыря безотцовщиной. Оригинально и выразительно подчеркивается уверенность нахвальщика в своих силах: он просит «поединьщичка» у чистого поля, а «не дашь, дак я силко́м возьму!» (ст. 1—3, 32—34). Удачно переосмыслена формула длительного поединка. Обычно богатыри бьются «со добрых коней не слезаючи». Сказитель пропел последний стих: «У своих добрых коней не быва́юцись», поскольку его герои «боролисе-возилисе», сойдя с коней (ст. 133—135).

№ 9. Князь, княгиня и старицы. Текст содержит элементы местной редакции сюжета (включая и упоминание «кольчужного двора»). «Чаи-мёды» в ст. 29 — пример срастания архаичных и поздних бытовых реалий (см. также № 35).

№ 10. Князь Дмитрий и его невеста Домна. Местная редакция сюжета. Окончание баллады певица вспомнить не смогла.

№ 11. Князь Дмитрий и его невеста Домна. Несмотря на скомканный финал, это один из лучших поморских вариантов баллады в сборнике Григорьева. Содержит не только все основные элементы местной редакции сюжета, но и некоторые детали и формулы, характерные для пинежских записей. Отправляясь на «собраньицо» к сестре Дмитрия, Домна одевает наряды трех типов, в том числе «платьицо самомертвоё». (У старообрядцев широко распространен обычай заранее готовить «смерётную одёжу».) Мать девушки не только пересказывает содержание своего вещего сна, но и толкует его: «Я совсем тебя, дитятко, потеряю». Прозаическая развязка не совсем обычна: мать Домны «убилась», упав на камень; после самоубийства героини на эти же три ножа «пал» и «князь Митрей».

№ 12. Иван Грозный и его сын. Певица не припомнила, но сохранившиеся эпизоды изложены обстоятельно, с использованием большого количества чеканных формул.

№ 13. Князь, княгиня и старицы. Онежская редакция сюжета сочетает эпическую размеренность и обстоятельность повествования с напряженным драматизмом; охотно использует повторы, традиционные стереотипы, архаичную лексику.

14. Князь Дмитрий и его невеста Домна. Один из самых полных текстов поморской редакции сюжета. Использован сравнительно редкий вариант развязки: Домну казнит жених-неудачник (обычно повествование завершается самоубийством героини). Оригинален насмешливый отзыв девушки о сне матери: «Куды ноць прошла, да туды сон пройдёт» — ст. 76. (Типовая формула русской эпической поэзии звучит иначе: «Сама ты спала, сама себе сон видела».)

№ 15. Князь, княгиня и старицы. Один из лучших вариантов местной редакции сюжета. Идеализирующая деталь «Добры конюшки да по колен в шолку» (ст. 69) семантически противопоставлена клеветническим словам стариц: «Добры конюшки да по полен в назьму» (в навозе — ст. 39). Аналогичный поэтический образ см. в № 13, ст. 86, а у землячки исполнительницы А. Коппалиной кони стоят «по колен в серебру» (№ 35, ст. 83). «Глубок терём» в ст. 61 — случайная оговорка певицы (см. стих 31 — «во глубок погрёб»).