Археологи: от Синташты до Дубны. 1987-2012

На всех обнаруженных поселениях, а также там, где место для расположения поселения предполагается перспективным и при этом отсутствуют какие-либо нарушения дневной поверхности, закладываются шурфы – небольшие раскопы площадью от 1 до 9 квадратных метров (т.е. размером от 1×1 до 3×3 м). В некоторых случаях делаются и более крупные шурфы. Грунт в шурфе снимается послойно, с подробной фиксацией всех слоев и находок в них на фотографии, в чертежи и полевой дневник – точно так же, как это делается и на больших раскопах.

Правда, в те времена действовали правила, согласно которым все Открытые листы делились на четыре формы: первая – раскопки без ограничения по площади, вторая – разведка с правом вскрытия до 20 квадратных метров на каждом археологическом памятнике, третья – разведка без права вскрытия территории памятника (разрешены были только зачистки обнажений грунта) и четвертая – аварийные работы на памятнике, который находится под угрозой разрушения. В качестве своего первого Открытого листа все археологи получали лист третьей формы, по которому еще нельзя было закладывать шурфы. Этим правилом часто пренебрегали в экспедициях, но мы решили выполнять требования досконально и шурфов в этой разведке не закладывали.

Стоял июль, днем обычно держалась сильная жара, она более-менее спадала только после восьми часов вечера. Каждый день мы выходили на маршруты, оставляя по очереди одного человека сторожить лагерь и готовить еду. На маршрутах много времени тратили на тщательную инструментальную съемку планов каждого поселения, я постоянно таскал на себе нивелир, треногу, нивелирную и фотографическую рейки, зачастую – еще и лопату для зачистки береговых обрывов и, конечно же, воду.

Та вода, которую мы брали с собой в пластиковых бутылках, сильно нагревалась, пить ее становилось не очень приятно – и все равно вода часто заканчивалась до завершения маршрута. Однажды, вернувшись по большой жаре, я спустился к роднику и махом выпил большую кружку ледяной родниковой воды. В то же мгновение мне стало очень плохо, так что в итоге еле-еле отдышался – и твердо понял, что холодную воду на жаре нужно пить с большой осторожностью.

Вечерами мы купались в Караганке, ужинали, разговаривали, пели песни под гитару. Обычно ужин был единственным серьезным приемом пищи за день – утром, перед выходом на работу, пили чай и слегка перекусывали; на маршруте устраивали обед – хлеб, печеная картошка, соль, вода, иногда – банка каких-нибудь рыбных консервов на всех. А уже вечером в лагере основательно ужинали горячей едой, которую готовил оставшийся в этот день дежурный.

Наши с Ларисой участки располагались по двум сторонам от родника, у которого мы поставили лагерь – и это было весьма удобно для работы, расстояние от лагеря до самых крайних точек маршрута не превышало восемь-девять километров в одну сторону. А вот участок Майкла находился за Ларисиным, ходить туда было очень далеко. Однажды Майкл с Шурой сходили, нашли два курганных могильника, на которых обильно росли кусты степной дикой вишни, принесли с собой в лагерь много ягоды, правда, очень сильно вымотались. Могильники Майкл, не долго думая, назвал Вишневая Горка – один и Вишневая Горка – два. Так вообще-то делать не положено – археологические памятники нужно называть по местным устойчивым топонимам, а правильнее всего – по названию близлежащих населенных пунктов, с добавлением все возрастающих цифр. Помню, как Николай Борисович во время разведки по Курганской области как-то рассуждал на найденном нами поселении у деревни Белоярка: «Конечно, если бы здесь был Геннадий Борисович, он бы назвал поселение каким-нибудь звучным и странным словосочетанием, типа Сакрын-Сакла, но мы поступим проще и правильнее и назовем его Белоярка-двадцать семь».

Нам, правда, больше нравился подход Геннадия Борисовича – он позволял получать интересные названия археологических объектов и проявлять собственную фантазию. Поэтому мы иногда нарушали правила и в отчетах о наших разведках появлялись, скажем, поселение и курган Ковыльные или стоянка Горное Озеро (вы представляете себе эти горы? Да-да, и озеро было примерно столь же миниатюрным, но, что у него не отнять, красивым).

Чтобы Майкл смог отработать свой участок, мы выпросили на Аркаиме машину и разделили свой невеликий лагерь: Майкл с Шурой Ковалевым, одной палаткой и большой алюминиевой флягой воды на несколько дней переехали к истоку Караганки, изучили там два поселения и сняли их подробные планы (без каких-либо претензий поселения были названы Верхнекараганское – один и Верхнекараганское – два). Потом, через три или четыре года, мы с Ларисой и еще двумя участниками экспедиции проводили здесь дополнительные разведочные работы в мае, нас очень сильно промочило холодными дождями, а когда утром я выбрался из палатки, то увидел, что весь лагерь и вся степь покрыты основательным слоем выпавшего за ночь снега. Мы были снаряжены сугубо по-летнему и до сих пор мокры до последней степени, и я уже решил, что скоро мы все умрем – когда золотой и бесценный Михалыч, сообразивший, что выпадение снега является для нас совершенно крайним обстоятельством, прислал за нами машину.

Однажды Майкл и Шура хитро провели нас с Ларисой. Возможно, их достали мои нравоучительные рассуждения о необходимости поменьше общаться с местными пастухами и не провоцировать их на слишком тесный контакт с лагерем – дабы потом не иметь удовольствие расхлебывать все прелести этого контакта. Во всяком случае, когда мы вернулись с маршрута, Саша Ковалев, раздетый по пояс, лежал в центре лагеря на животе без признаков жизни, а Майкл, затянутый в свою армейскую форму, которую он часто носил в те годы в поле, расхаживал по лагерю стремительными, но весьма нетвердыми шагами – а из их палатки доносилось какое-то непонятное взрыкивание.

Не дожидаясь наших вопросов, Майкл начал путано объяснять, что у Шуры кончились сигареты, он пошел попросить их на карду к пастухам, там очень сильно выпил с пастухами, потом с ними же пришел в лагерь, к пьянке подключился Майкл, и теперь один из пастухов залез в их палатку, орет какую-то чушь и категорически не хочет оттуда выходить.

Я так разозлился, что основательно пнул лежавшего в отключке Ковалева, но тот даже не пошевелился. Женщинам свойственно милосердие, и Лариса предложила оттащить Шуру куда-нибудь в тень, потому что на солнце он сильно обгорит. Я категорически отверг это предложение, заявив, что никакого милосердия в данном случае быть не может, и направился смотреть на пастуха, который рычал, ревел и орал что-то невразумительное из палатки.

Сначала у меня возникла хорошая идея прыснуть в палатку через окошко из баллончика со слезоточивым газом, дабы невменяемый пастух выскочил оттуда сам, однако потом я все же решил повременить с крайними мерами и заглянул в щель, оставшуюся в неплотно закрытом пологе. К моему изумлению, ревущий и ругающийся пастух одновременно с этим читал газету, которая закрывала его лицо. Но вот он опустил газетный лист – и передо мной оказался Женя Галиуллин, наш друг и соратник по экспедициям. В ту же секунду лежащий «вмертвую» Шура Ковалев живо вскочил и крайне довольный заявил: «Классно мы вас надули!»

Да, это действительно получилось красиво. Женя приехал, пока мы были на маршруте, и парни решили нас разыграть, что у них вполне получилось. Наверное, я действительно слишком сильно достал их перед этим призывами к соблюдению экспедиционной дисциплины – иначе, полагаю, они выбрали бы какой-нибудь другой вариант розыгрыша.

В объезде по кластерным территориям заповедника «Аркаим». Карталинский район, 1998 год. Андрей Пашков, Лариса Петрова, Федор Петров