Археология медиа. О «глубоком времени» аудиовизуальных технологий

Эмпедокл уже при жизни стал мифологической фигурой. Диодор Эфесский описывает его следующим образом: «…он облачался в пурпурную мантию, длинные, густые волосы украшены лентами и венками <…>, в сандалиях с бронзовыми подошвами – так проходил он через города, с угрюмым и неизменным выражением лица, со свитой сопровождающих его слуг…»[104] Благодаря особым врачебным способностям Эмпедокла почитали как чудотворца. Ему приписывали какую-то магическую власть над природой. Жители Селинунта приписывали ему чуть ли не божественное положение, так как он – используя собственное состояние – повернул две реки в один заболоченный и отравленный миазмами водный путь, и тем самым не только остановил распространение эпидемических болезней в их городе, но и дал жителям доступ к свежей воде. Как мыслитель пифагорейской школы, Эмпедокл, разумеется, придавал большое значение музыке, которой он приписывал целительную силу и которую он применял в терапевтических целях. Но прежде всего, он был человеком публичным. В качестве «пламенного друга свободы и притеснителя тиранов»[105] он занимался демократизацией греческих городов на Сицилии, постоянно улаживал споры за первенство на этом острове между Сиракузами и Акрагантом и уже тогда боролся за идею особого сицилийского политического единства. Однако Эмпедокл упорно отказывался занимать политические должности, обосновывая это тем, что он стремится воздействовать на людей не властью, а своим авторитетом.

Итак, поскольку политическое мышление Эмпедокла полностью определялось идеей мирного разрешения противоречий, он разрабатывал и свою физическую картину мира как попытку примирить между собой непримиримые позиции. Незадолго до этого Парменид, чьим учением интересовался Эмпедокл, постулировал бытие как нечто вечное, не подверженное становлению и переменам, имеющее форму гомогенного шара. Анаксагор объяснял все сущее исходя из принципа смешения.

Природные вещи, согласно его мнению, возникают и исчезают в процессе непрерывного смешивания. Эмпедокл пытался соединить воедино эти разрозненные взгляды. Его представление о природе определяется тремя принципами. Первый из них касается сведения всего сущего к основополагающей множественности четырех элементов (стихий): огня, земли, воды и воздуха. Он называл их «корневищами», что можно перевести как rhizomata[106]. Все состоит из смешанных в разных пропорциях частиц этих четырех субстанций. Второй принцип соотносится с модусом, в котором свершается это смешение. Для Эмпедокла нет ни начала, ни конца сущего и поэтому нет также ни становления, ни уничтожения. Нечто не может возникнуть из ничего и превратиться в ничто. Его концепция для всех природных процессов – как и у Анаксагора – смешение. Четырем стихиям соответствуют материальные качества: горячее, сухое, влажное и холодное. Во всех существующих вещах и живых существах действуют четыре этих качества, фундаментальные для химической науки:

Ибо из них – все то, что было, что есть и что будет,
Ибо из них – деревья, из них стали мужи и жены,
Дикие звери, и птицы, и в море живущие рыбы,
Также и боги из них, многочтимые, долгие днями.
Только они и есть, и все те же, но входят друг в друга,
Разный вид принимая – настолько их смесь изменяет[107]

.

Эмпедокл не делает существенного различия между разнообразными явлениями природы. Все для него являются одушевленными и для них характерны различные сходства. Растения Эмпедокл считает особенно восприимчивыми существами. Он называет их «эмбрионами» природы, которые в состоянии объединять в себе оба пола и размножаться без взаимной секреции. С животными и людьми их, по его мнению, объединяет множество аналогий. Чем для растений служат листья, тем для животных и людей являются перья, шерсть или волосы[108].

IMG_3.1 Пятитомное сочинение Фрица Кана «Жизнь человека» представляет собой кульминацию описания человеческого организма как механической системы. На примере оптического восприятия здесь приводятся в качестве объектов перцепции важнейшая машина ускорения XIX в., часы, и электрические сигналы тревоги. (Kahn, Bd. 4, 1929, Tafel XXII)