Архетип Великой матери с древности и до наших дней. Сборник исследований

И действительно, если в связи со все еще преобладающим учением Августина исходить из греховного характера телесной похоти, которая физиологически является основанием акта зачатия, полную святость Марии в момент самого зачатия и ее совершенное освобождение от греха, который отражается в каждой человеческой плотской связи, вообще нельзя себе вообразить, не освободившись от закона, который является основой человеческого размножения.

Но в этом смысле христианское средневековое искусство, которое представлено фресками в соборах, большими витражами и барельефами, нашло возможность остановиться на полпути, когда использовало мотивы из старой редакции протоевангелия, которая известна под названием «Евангелие о рождении Марии» (III, 4). В ней удалось соединить между собой противоречивые требования благочестивого почитания Марии — инстинктивное почитание благороднейшего момента жизни, начала материнства, и почтительное сокрытие самого волнующего момента в жизни, момента зачатия. В протоевангелии было написано, что Мария была зачата в тот момент, когда возвращавшийся с поля Иоаким и встретившая его у дверей храма Анна поцеловались. Народное сознание, которому в данном случае гений авторов пошел навстречу, верит, что существуют поцелуи, которые более плодородны, чем любая плотская связь, и что существуют плотские связи, которые полностью стерильны, несмотря на физическую способность к зачатию. Христианское средневековое искусство воспевало историю Иоакима и Анны, которая, старая и бесплодная, чудесным образом зачала дочь, ставшую Богоматерью. В этих романтических историях Анна представляется главным персонажем, символом и началом двух в равной степени чудесных зачатий, в результате одного из которых сам Бог воплотился в человеческое тело, чтобы пожертвовать им на кресте во имя спасения человечества.

Между делом праздник зачатия Богородицы победоносно распространился по всему западному миру. Ансельм Младший, племянник Ансельма Кентерберийского, в первые десятилетия двенадцатого столетия стал его отважнейшим поборником: благодаря его настойчивой пропаганде литургический праздник распространился в церковной Франции. Около 1140 года лионские каноники ввели его 8 декабря в свою церковь, что, как ни странно, вызвало резкий и гневный протест Бернарда Клервоского.

Бернард в своем письме лионским каноникам подтверждает свою веру в освящение Девы Марии в лоне ее матери. Но он категорически отрицает, что потому что церковь празднует день рождения Марии, она должна праздновать и момент ее зачатия; и его аргументы представляются вполне убедительными: «Откуда можно вывести святость зачатия Марии? Разве скажут, что она была святой в момент ее зачатия? Ведь нельзя стать святым, не начав жить. А Мария, конечно же, не жила до своего зачатия. Скажут, что супружеский акт ее родителей был священным и поэтому Мария была одновременно зачата и освящена. Но эта гипотеза полностью противоречит рассудку. Может ли присутствовать святость там, где отсутствует Святой Дух? Или может ли Святой Дух соединить свое собственное присутствие с присутствием греха? Или скажут, что греха не было там, где не было похоти? В таком случае зачатие Марии следует сразу же приписать Святому Духу, а не человеку. Но кто уже утверждал это? Если Мария не могла быть освящена ни прежде чем она была зачата, потому что она еще не существовала, ни в момент самого зачатия, потому что супружеский акт был запятнан грехом, следует признать, что она была освящена в лоне матери после зачатия, и что она уже была освящена, когда была рождена на свет, но не в тот момент, когда была зачата. Быть зачатым в святости является правом только того, который пришел спасти людей. Только он единственный является исключением из слов, которые касаются всех сыновей Адама: «В злодеянии я был зачат, и моя мать зачала меня в грехе»».

То есть мы видим, как Бернард полностью следует Августину в его чрезвычайно пессимистическом взгляде на половое влечение: несмотря на все его глубокое почитание Марии, он должен отклонить то, что кроме Христа также его мать каким-то образом могла бы быть освобождена от тлетворного влияния первородного греха. Древняя августианская теология видела истоки самой жизни загрязненными и отравленными похотью и не могла с теологической точки зрения допустить освобождение от первородного греха для зачатия Марии. Допущение этого потребовало бы решительного изменения в моральной и теологической оценке первородного греха.