Архетипы – кто или что они? Шесть этапов внутреннего созревания

Культовые мифы – это сборник социальных традиций. Все когда-либо существовавшие обряды, экстравагантные ритуалы и техники экзальтирования – всё это часть самой этиологии культовых мифов. Культовая мифологема позволяла отследить преображение общественной культуры, и, вместе с чем, перебрасывала внимание на попытки объяснить особенности уже существующих форм жизни. Последними были избраны животные и толкования их бытия. Эволюционные гипотезы и экзистенциальные оправдания привели к тому, что та часть фауны, которую нельзя было как-то полно изъяснить, начала сакрализовываться и наделяться атрибутом священности. Например, в индийских верованиях сохранилось представление о божественном обезьяноподобном существе – Ханумане. Поселись это божество на западе, после дарвиновских открытий 1859 г., Ханумана постигла бы расправа секуляризацией. Такой жребий выпал бы индийскому богу ещё и по той причине, что кроме него, в XIX в. уже не приходилось созерцать каких-то других божеств, так как когда-то привитые греческим богам малопознанные свойства природы давным-давно успели обработаться естественно-научными кругами. Иначе говоря, всякая сакрализация утрачивала свою хватку, стоило только научным предположениям обратиться в беспрекословные доказательства, а покуда рационализация всё не подоспевала, те или иные феномены так и оставались пребывать в форме чего-то обожествлённого и культово-значимого.

Культовый миф повторяет ту же ситуацию, назревшую некогда в Древней Греции. Малые знания о природе персонифицировались богами и представлялись чем-то чисто трансцендентным; такой же сценарий раскрутился и в случае с культовыми мифами. Только вместо божественных пантеонов, человек шествовал по пути пока ещё более примитивному, не имеющему одной лишь теоретической основы; на этом тракте требовалась некоторая практичность, чтобы уж наверняка избавиться от той слабинки, по причине которой так и не удавалось продвинуться в познании животной среды. Практицизм вышел вторым мифологическим типом – тотемическим. Тотемы животных, камлания, сопровождавшиеся одеванием на себя масок с тем или иным животным представителем – это был звучный горн в честь культуры шаманизма.

Достойнейшими посланниками инициаторских мифов были волхвы, знахари и мудрецы, отвечавшие в племени за связь с духовным миром. Это была та пора общественного устройства, когда высшей властью наделялся не столь вождь, как шаман, потому как первый не мог общаться с миром духов, а какой-нибудь сумасбродный отшельник из вигвама почитался в два, а то и в три раза больше племенного главы. Связывалось же это как раз из-за возможности вести метафизические беседы с потусторонностью. Область духовности, как и религиозная настроенность народных масс, обладали куда большим могуществом, нежели владычествование над объективной реальностью, от чего в шамане начинали усматривать провидца истины и божественного закона.

Главным же примечанием культовых мифов становится их инициаторсво юных neophytos⁷ в потусторонние пространства. Поскольку культы и обрядность родились в излучине шаманизма, то они и продолжили держаться намеченного течения. Поток шаманских практик поставил перед человеком вопрос: чем отличается посвящённый в таинства от мирского профана? Антиномия эзотеричности – экзотеричности отошла вспять, стоило добавить к ритуалам такие элементы, которые в повседневной жизни, никто бы в здравом уме не стал добавлять. Причина столь радикального отказа от совмещения духовной жизни с жизнью мирской связана с самоистязающими процедурами. Таковы были первые аскетические практики: шаман прохаживался босыми ступнями по раскалённым углям; купался в озёрах при тридцатиградусном морозе; наполнял своё тело токсичными веществами и принимался входить в экстатический транс. Это и многое другое было неотъемлемыми испытаниями для проверки: действительно ли тот чудаковатый тип является шаманом.

Складывая мозаику из исторических хроник, можно проследить такую связь, что стадия шаманизма дала толчок тем же аскетическим и метафизическим идеям, выраженным уже более умеренно. Аскеза воплотилась в сдержанности восточной мудрости, а отвлечения в иные реалии превратились в трактаты античных философов. Каждый аспект шаманизма нашёл свою реинкарнацию в будущем, но прежде, чем настали все эти метаморфозы, человечеству требовалось изжить уже имеющуюся перед ним перспективу. Ведь что толку заниматься столь пытливым изнурением, если оно лишено какого-то более глубокого смысла? В те времена, если кто и сказал бы, что все эти шаманские традиции – результат бессознательного влияния архетипа Животного, того сочли бы не то, что смехотворным малым, но могли и вовсе на кол посадить, ибо что за дерзость, посягать на отношения с духами столь дерзновенными домыслами! Однако, всё именно так и обстояло.