Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий)

Обстановка в городе становилась угрожающей: звучали ружейные и пулеметные выстрелы, нередко над больничным двором свистели пули, время от времени бухали орудия. Стены больничных корпусов, как оспой, покрылись пулевыми шрамами. Во время одной из таких перестрелок ранило в бедро операционную сестру С. С. Велецкую. В другой раз пуля просвистела у самого уха главврача.

Однако, несмотря на первоначальный успех, мятежникам не удалось захватить арсенал в железнодорожных мастерских и Военную крепость, где хранилось значительное количество оружия и боеприпасов. Сюда стали стягиваться отряды рабочих, железнодорожников, красногвардейцы. Начат был обстрел шестидюймовыми гаубичными снарядами штаба восстания в казармах 2-го стрелкового полка, продолжавшийся без перерыва двенадцать часов.

20 января мятеж был подавлен. Город постепенно очищался от восставших. Ближе к вечеру они были оттеснены к окраинам, некоторым удалось бежать из города по Чимкентскому тракту.

За время господства мятежников в городе были расстреляны и убиты в бою 35 человек из числа сторонников советского правительства, в том числе 14 комиссаров. Их трупы, изуродованные до неузнаваемости, собирали по всему городу: в ямах, сорных ящиках и арыках. 26 января в парке Федерации при многотысячном митинге состоялись похороны павших. В братскую могилу под звуки похоронного марша и орудийного салюта 35 гробов опустили в братскую могилу[53].

Сам архиепископ Лука в своих воспоминаниях характеризовал эти события как междоусобную борьбу: «В 1919 г. в городе происходила междоусобная война между гарнизоном ташкентской крепости и полком туркменских солдат под предводительством изменившего революции военного комиссара. Через весь город над самой больницей летели с обеих сторон во множестве пушечные снаряды, и под ними мне приходилось ходить в больницу. Восстание Туркменского полка было подавлено, началась расправа с участниками контрреволюции»[54].

Конечно, для ташкентских обывателей, не вовлеченных в военно-политические перипетии, вооруженное противостояние воспринималось как непонятный, кошмарный, тягостный факт. Беспорядочная и безостановочная стрельба… Трупы на улицах города… Кровь, страдания, стоны раненых… Беззащитность, голод, неопределенность судьбы каждого… Все это с еще большей силой проявилось в дни суда победителей над восставшими. Участников сопротивления советской власти и им сочувствующих сводили в огромное помещение железнодорожных мастерских. Здесь над ними вершился скорый суд. На разбор каждого дела отводилось не более трех минут, приговор обычно был один – расстрел. По некоторым данным осуждено было 350 человек.

В эту человеческую мясорубку оказался втянут и Войно-Ясенецкий. По доносу недоброжелателя он был арестован вместе с одним из своих молодых коллег и препровожден в железнодорожные мастерские. Как отмечают в своих работах некоторые исследователи, донос содержал информацию о том, что Войно-Ясенецкий укрывал у себя на квартире тяжело раненного белого офицера. По тогдашним законам военного времени такой факт, безусловно, рассматривался как преступление, контрреволюционное деяние с соответствующей мерой наказания[55].

Они просидели в ожидании «суда» сутки. Валентин Феликсович и в этой трагической ситуации оставался совершенно невозмутимым. На тревожные вопросы коллеги: «Почему нас не вызывают? Что это может означать?» – отвечал: «Вызовут, когда придет время, сидите спокойно». Поздно вечером в этом «зале смерти» появился местный видный партиец. Он узнал хирурга, удивился и расспросил, что случилось. А спустя пару минут вручил врачам пропуска на выход. Вернувшись в отделение больницы, главный врач распорядился подготовить больного к очередной операции, которая чуть было не сорвалась из-за его неожиданного ареста. Встал к операционному столу, как будто ничего не случилось.

Арест мужа, волнение и пережитые муки неизвестности, страхи за судьбу семьи тяжким грузом душевного потрясения легли на ослабленную болезнью Анну Васильевну. Нервы ее были напряжены, болезнь прогрессировала. Более она не вставала с постели.

Прошедшие весна – лето 1919 года не принесли изменений. Анна угасала. К началу ноября стало очевидно, что дни ее сочтены. Она горела в лихорадке, совсем потеряла сон. Двенадцать ночей Валентин Феликсович сидел у ее кровати, а днем работал в больнице.

Настала последняя страшная ночь. Чтобы облегчить страдания умиравшей, супруг впрыснул ей шприц морфия, и она заметно успокоилась. Минут через двадцать Анна тихо прошептала: «Впрысни еще».

Через полчаса это повторилось опять, и потом еще и еще… Но хоть какого-либо видимого успокоения уже не наступало. Вдруг Анна поднялась и села на кровати. Громко сказала: «Позови детей».

Пришли дети, всех их она перекрестила, но не целовала, вероятно, боясь заразить. Простившись с детьми, спокойно лежала с закрытыми глазами. Дыхание ее становилось все реже и реже…

– Да будет Господь милостив к нам, – вдруг прошептали ее губы последние земные слова.

…Настал последний вздох.

…Часы показывали десять часов вечера.