Архипелаг двух морей

На утренней связи удалось выяснить подробности происшествия. Сразу после приезда отряда на новое место стоянки Виля вернулся по следу вездехода, чтобы поискать шапку, которую обронил во время движения, пока спал в кузове. Одет в телогрейку, резиновые сапоги. «Имеет ли оружие?» — спросили мы. После некоторой паузы радист отстучал, что имеет охотничье ружье и несколько патронов.

По писаным и неписаным законам, действующим в геологической службе, выпускать человека в одиночку из лагеря — такое же бесспорное нарушение, как, например, шоферу поехать на красный свет. Тем более без карты и компаса. Тем более без производственной необходимости и без твердо установленного маршрута. Каждый из нас, в том числе и начальник первого отряда, знает эти пункты наизусть, но… факт остается фактом.

Есть такая категория лиц, которые в самолете не пристегивают ремни. Кажется, самое удобное: пристегнул их и сиди спокойно. Но нет, ему не страшно, он не в первый раз в воздухе, пусть стюардесса не беспокоится… А она и не беспокоится. Ей просто до смерти надоели такие вот «скромные герои», которые в каждом рейсе мешают ей работать. Эта жизненная позиция — не пристегивать ремни (ощущая себя в безопасности) — сохраняется у одних до гробовой доски, у других — пока жареный петух не клюнул.

Когда я шел к авиапорту, туман приобрел едва заметный золотистый оттенок — это пробивалось солнце. У стены авиапортовского барака еще лежал черный сугроб, из-под сугроба струился ручеек, передвигая консервные банки.

Летчики в тренировочных костюмах лежали на койках и курили. Один бренчал на гитаре, держа ее на животе.

— Вроде рассасывается, — сказал я.

— Выйду посмотрю профессиональным взглядом, — откликнулся второй пилот, слезая с верхней койки.

Мы развернули штурманскую карту, чтобы определить район поисков. Балыктах — единственная крупная река Котельного — по диагонали делит остров почти пополам. Лагерь, из которого ушел Виля, располагался на левом, северном, берегу. Преодолеть Балыктах вброд трудно. Следовательно, южную половину острова можно исключить из рассмотрения. Идя на запад, Т. непременно должен был выйти на побережье, в район Темпа. С востока на его пути лежит естественная граница — горы Шмидта. Этот крутой уступ, отражение в современном рельефе глубокого разлома земной коры, тянется по меридиану на десятки километров. Треугольник поисков определился ясно, беда была только в том, что этот треугольник уже успели обыскать на вездеходах.

Вернулся второй пилот.

— Ну как? — спросил Галочкин.

— До земли…

Я пошел к себе и лег на койку. Могли ли они не заметить Вилю, когда «утюжили» тундру на вездеходах? Как ни странно, обзорность в тундра ограниченна. Можно, ничего не подозревая, идти по водораздельной равнине — и вдруг прямо перед ногами открывается долина большой реки. Пятиметровое повышение рельефа способно закрыть половину круга обзора. В тундре хозяйничают миражи и оптические обманы: лежащая на горизонте гора, на которую вы взяли ориентир, при приближении оказывается холмиком высотой в несколько метров. Виля мог находиться за поворотом реки, когда вездеход пересекал ее долину, он мог при этом кричать и даже стрелять из ружья — мотор вездехода заглушает все внешние звуки. Поэтому мы надеялись, что Виля жив, но еще не обнаружен. Ведь человек имеет поразительный запас прочности и может выжить в невероятных обстоятельствах, успокаивал я себя и вспоминал историю с Мертвецом.

…Вечером 31 августа 1958 года на Оленеке промывальщик Зайцев прибежал в лагерь и закричал каюрам:

— Поехали мертвеца привезем!

— Зачем мертвеца везти будем? — спросил рассудительный бригадир каюров Афанасий.

— Да он еще живой!

Зайцев со студенткой Ирой Рябковой, возвращаясь из маршрута, чуть не наступили на охотничье ружье, лежавшее прямо на гальке. Невдалеке щипала траву белая лошадь без седла и узды. Лошадей в этих местах никогда не бывало. Зайцев хотел выстрелить в воздух, чтобы вызвать хозяина ружья, но тут увидел в береговом обрывчике неглубокую нору, откуда торчала какая-то бесформенная масса: тряпье, полузасохшие ветки… Все это едва заметно шевелилось. Поборов страх, Зайцев запустил руки в нору и без усилия вытащил человека.

Если читатель видел фотографии узников Освенцима, то нет нужды описывать портрет этого человека. Он не мог говорить, и невозможно было даже понять, какого он примерно возраста. Когда его привезли в лагерь, то первые день-два ему давали по ложечке чаю со сгущенкой, да он и не хотел есть, но вскоре в нем проснулся нечеловеческий аппетит. Наш гость выл и плакал, требуя еды. Вот когда он начал кричать и, следовательно, поправляться, мы и стали между собой именовать его Мертвецом как бы в насмешку над уходящей от него смертью.