Архипелаг двух морей

Ночь, пусть светлая, не лучшее время для поисков. Солнце почти лежало на горизонте, и любые возвышающиеся предметы — высокая кочка, кустик, «пасть» для ловли песцов — отбрасывали густые и неестественно длинные тени, сбивавшие с толку. Мы шли низко над землей, иногда брюхо самолета почти касалось лысого водораздела, покрытого россыпью камней. Я боялся, что мы не успеваем просматривать все, поэтому попросил командира подняться выше. Бег земли внизу замедлился, обзор расширился, зато детали стали хуже различимы… Рельеф в этой части острова Котельного спокойный — плоские водоразделы, неглубоко врезанные долины речек… Время от времени попадались небольшие стада оленей: напуганные самолетом, они отчаянно неслись в сторону, затем вдруг останавливались и, как ни в чем не бывало, продолжали пастись. На востоке отчетливо выделялся уступ Шмидта. От его основания к востоку простиралась болотистая, покрытая кочкарником низина, по которой причудливо извивались речки, а еще дальше лежала мокрая песчаная пустыня Земли Бунге.

В одном месте, на восточном берегу острова, три белых медведя деловито шли, направляясь на север. Зады у всех троих были грязные: видимо, медведи съезжали с обрыва. На следующем витке мы увидели их снова. Медведи нашли охотничью избушку и пытались в нее проникнуть. Двое, отталкивая друг друга, старались протиснуться в дверь, а третий совал морду в оконце. Сразу после этого мы прошли над вездеходом, оставленным отрядом во время поисков.

А затем я увидел человека. Он шел рядом с вездеходным следом, можно было даже различить, как тень его колебалась в такт шагам. Сохраняя выдержку, подобающую мужчине, я тронул Галочкина за плечо.

— Бочка, — сказал он, не оборачиваясь.

— Какая бочка, он же идет!..

— Бочка. Из-под бензина, — повторил командир, снижая машину. Он оказался прав.

Еще через какое-то время, на подходе к мысу Анисий, остров сузился, и наши маршруты превратились в затяжные виражи от моря до моря. Галочкин поманил меня пальцем и сказал, что ведь у нас аэроплан, а не орбитальная станция, нужно слетать в Темп заправиться, поспать, а потом снова искать.

Напоследок я попросил пройти по Балыктаху до устья. Возможно, Т. ошибся и пошел по долине в эту сторону? Галочкин прикинул, сколько осталось бензина. Мы прошли весь остров по диагонали на юго-восток, затем река, становясь все больше, повернула прямо к югу, и, наконец, мы увидели воды пролива Санникова…

На обратном пути я не смотрел в иллюминатор. Второй пилот вышел ко мне в салон и занимал меня разговором, чтобы отвлечь от черных мыслей.

Самолет между тем сделал глубокий вираж, а потом Галочкин, не оборачиваясь, протянул мне карту:

— Вот в этой точке.

— Что? — не понял я.

— Да парень ваш! Вы что, спите там?

Посреди заболоченного водораздела стоял человек. Он вяло махал рукой и поворачивался вслед за движением самолета. Это было недалеко от реки Улахан-Урасалах, в шестидесяти километрах к югу от балыктахского лагеря.

Сбросив сверток: палаточку с кольями, спальный мешок, хлеб, консервы, «Беломор», спичка, записку с требованием оставаться на месте и ждать вездехода, мы сразу легли на обратный курс, так как бензин кончался. Почему-то я снова вспомнил Галочкина, который учился у нас в школе до седьмого класса, вернее, не столько его самого, сколько групповую классную фотографию. Лопоухий Галочкин сидел на полу в самом первом ряду, скрестив по-турецки ноги в валенках. И вдруг меня осенило, что командир Галочкин жил в переулке Антоненко, а наша 232-я школа находится совсем рядом: угол улицы Плеханова и Демидова переулка.

— Слушай, командир, — спросил я, когда мы приземлились в Темпе, — ты в какой школе в Ленинграде учился?

— Я тебя сразу узнал, — ответил Галочкин. — Ты Володя Иванов.

— Так что же ты молчал?

— Как-то неловко, знаешь, признаваться. Вдруг ты меня не помнишь…

— Ну как ты? Рассказывай!

Но рассказывать было некогда: мне нужно было ехать за Вилей, а ему лететь в Чокурдах. Мы обменялись адресами.

…Продавленное сиденье вездехода было покрыто старой телогрейкой, я сел и с удовольствием положил руки на рычаги. Было около шести часов утра тридцатого июля. Дмитрий Иванович Кузьмин, наш главный механик, втиснул свое круглое тело через правую дверку. В этот момент оторвался и пошел вверх Ан-2 Галочкина. В его тяжелом, объемном гуле на минуту утонули остальные, звуки. До места, где находился Т., было около ста километров.

Вездеход, выворачивая гусеницами черный пахучий ил, пересек обнаженную сейчас часть лагуны, а дальше пошел по воде, как катер. Брызги попали на кожу руки, и вдруг мне ясно-ясно представился речной трамвай на Неве — как он разворачивается по ветру напротив пристани у Летнего сада. Как только гусеницы коснулись грунта, я прибавил газу и аккуратно, на второй передаче, вывел машину на берег. Волна, поднятая вездеходом, вздымалась и опадала, качая траву на кочках у берега.