Архипелаг Святого Петра

— В старых русских провинциальных городишках вокруг монастырей вороны летают — в Угличе, например, в Борисоглебске; а в больших городах вокруг шпилей соборов — ласточки, — сказал я.

Тут спало все: Петропавловский собор, Комендантский дом, Инженерный деловой двор, Ботный домик (на крыше коего стояла первая в истории нашего государства девушка с веслом, богиня гипсовых амазонок сталинской эпохи), Секретный дом Алексеевскою равелина, Секретная тюрьма Трубецкого бастиона, спали бастионы: Государев, Меншиков, Зотовский, Трубецкой, Головинский, Нарышкинский; спали куртины: Петровская, Невская, Екатерининская, Васильевская, Никольская, Кронверкская. Не дремал один только Монетный двор, днем и ночью лихорадочно печатавший деньги, освещенный изнутри (вечно никого в окнах не видать, словно трудились там привидения печатников), озвученный приглушенным шумом печатных станков. Вот только кому там печатали деньги? Сколько себя помню, ни у кого из моих знакомых и родственников денег не было. Может, монетчики чеканили медали для членов правительства, для их приближенных, для героев войны, ветеранов мира, не знаю, для кого; для героев незримого фронта?

Здания были невысоки, Петр не любил грандиозных масштабов помещений, все по человеческой мерке, по модулору Корбюзье, даже Монплезир, даже тюрьма, человек есть мерило всех вещей.

Уютное пространство главной площади Петропавловки было впору и мне. Хотя во всем чувствовалось нечто глубоко несообразное. Крепость никто никогда не собирался брать штурмом (кроме семнадцатого года, но тогда все брали штурмом: крепость, дворец, усадьбу, телеграф, личную квартиру, — таков был стиль эпохи). Усыпальница царей Российских находилась в тюремном дворе. Время спало; ежедневно в полдень стреляла пушка, пытающаяся время разбудить.

Мы пребывали тут, словно актеры и зрители одновременно. Театр военных действий, театр мирных. Поблизости кружил призрак прирученного чухонцами орла, севшего на руку царю, сыгравшего роль имперской птицы.

«Временами над островом Енисаари проплывает призрак орла. Бывает двуглавым и трехглавым в зависимости от стадии мутации».

— Что за глупости? — Настасья сдвинула брови, читая через мое плечо. — Какая мутация?

— В век радиации живем, — сказал я сурово, — открытой супругами Кюрями и освоенной всеми нами лично. Призраков это тоже иногда касается.

Театр мирных действий? театр военных? В той же мере, в какой чувствуем себя мы актерами и зрителями на островах наших, Петр Первый не ощущал ли себя режиссером? Таков вот Романов-Эфрос. Или Эйзенштейн-Романов. Постановки, массовки, крупный план, средний. Тяготел к массовкам. Ассамблея, всеобщая пьянь, всеобщий пляс, шире круг! Морские бои: табань! На абордаж! Потешные войска. Утро стрелецкой казни. Колоссальные массовки строительств, так сказать, будни великих строек. Брил бороды статистам. Следил за костюмером. И все государю хотелось, чтобы Репин картину с него написал по типу «Иоанн Грозный убивает своего сына». Но вкралась ошибочка небольшая, картину написал Ге: «Царь Петр допрашивает царевича Алексея». Пригласите нам, пожалуйста, пару фрейдистов для освещения момента эдипова комплекса навыворот данной царственной особы. О, как мне тошно.

«Иногда после посещения Веселого острова (он же Заячий, то есть Енисаари) островитян охватывает неизъяснимая тоска. Возможно, дело в наводке ауры мрачных дум заключенных находившейся долгое время на острове русской Бастилии; некоторые заключенные умерли в тюремных стенах, иные были казнены неподалеку. В центре Веселого острова Енисаари находилась плясовая площадь, на ней по средневековой пыточной традиции, странным образом ожившей тут в осьмнадцатом столетии, наказуемых солдат заставляли стоять на остриях вбитых в землю кольев; солдаты плясали и кричали. На веревках за Кронверком плясали повешенные.