Архипелаг Святого Петра

На фотомонтаже — я невольно остановился перед ним — на фоне берега с мостками и деревьями стоял длинноволосый мужик с диким взором. Рубашка на груди его была изодрана, вся в крови, он был изранен, обмотан лодочной цепью. Руки его вытянутые хватали нечто невидимое. Я остановился, видимо, надолго. Звягинцев, глянув на меня, пояснил:

— Это привидение Распутина. Тут он неподалеку от места, где его тело нашли. По легенде, ведь его нашли не там, где утопили. И совсем не течением тело от полыньи к полынье снесло. Первую-то полынью убийцы льдом и снегом закидали или еще чем, так, говорят, он по дну шел, всё полынью высматривал, да и высмотрел, всплыл ледок тонкий ломать, почти выбрался, да устал, отключился, воды и нахлебался. Говорят, с похоронами проблемы были, он и мертвый все ходил.

— Может, в летаргическом сне?

— Да в каком летаргическом. Сердце не бьется, зрачки на свет не реагируют. Бадмаева вызывали проверять, медицинские светила проверяли — труп и труп. Живой, однако. Его в гроб — он встает и ходит. Занавес закрылся, пьеса началась. Ходит, руками воздух щупает. Всё Феликса Юсупова хотел поймать. Тут ведь дело не только в государственных проблемах заключалось. Они с Феликсом друг друга ненавидели люто. Бывало, Распутин напьется да Феликсу и шепчет: на кой, мол, тебе Ирина, лучше мне жену отдай, не мучай бабу, я ее хоть погоняю, а ты иди к своим сожопникам, князь-гомосек. Вы не слыхали байку, что Феликса мальчишкой Петр Ильич испортил, за что и был втихаря отравлен? Феликса Распутин тоже бесил ролью всеобщего петуха, каждой курочке ведь был петух Григорий-то, была бы курочка. Когда люди много воли себе дают, страстям своим потворствуют, известное дело, до уголовщины рукой подать. Особо рьяный петух, любой деревенский знает, некоторое время без головы отрубленной бегает, двор кровью пачкает, вот и хлыстовский заговоренный петух Григорий мертвым ходил.

Наглядевшись на звягинцевскую коллекцию, я почувствовал дурноту, точно смолянка, мне захотелось хлопнуть рюмочку, я понял, отчего Звягинцев попивает. Правильная формулировка «тошная сила»; меня уже мутило слегка. Однако я и виду не подал, кормил докторской колбасою Кьяру и Обскуру, их кошачья невозмутимость меня успокаивала и успокоила наконец.

— Обскура, между прочим, глухая, как все альбиноски, — сказал спустившийся Звягинцев.

— Как альбиноски? А пятно на загривке?

Звягинцев замялся.

— Краска для волос. Моя бывшая подружка Обскуру мазнула. Создала темное дзен у кошечки на шкурке. Раздражала ее полная белизна. Пятно сойдет, отмоется, я думаю. А с подружкой я тут же расстался. Не люблю в дамах самодурства.

— Сугубо мужская черта, — промолвила Настасья. — Тут ты прав.

— Они и гуляют-то парой, — продолжал Звягинцев. — Кьяра ее поводырь. Собак Обскура не слышит, машин тоже. Если бы не Кьяра, пропала бы давно. Думаю, расходятся только на блядки, попарно с хахалями, у кошек групповухи не бывает, групповой секс — людское изобретение, животные изысканней.

— Помнится, с предыдущей возлюбленной ты расстался, — сказала Настасья подозрительно, — когда она паутину обмела?

— Представь себе, да, обмела, и всех моих Федюшек домов лишила. Не везет мне с романами.

— Должно быть, ты по натуре изменщик, Дон-Жуан, Казанова, — уверенно произнесла Настасья.

— Ладно тебе, Несси, чушь-то пороть. Дон-Жуан с лысиной и в очках? Казанова с брюшком?

— У тебя пошлые представления о вещах, ты придаешь слишком большое значение внешнему, — упорствовала она. — Ты по сути Дон-Жуан, ты хочешь очаровать — и удрать, твоя цель обаять, заполучить, дальше тебе неинтересно. Ты само непостоянство, Звягинцев.

— Ох, не тебе говорить! В тебя я влюблен с детства по сей момент. Не слушайте, молодой человек, заткните свои ревнивые уши.

— Это другое. У нас ведь романа не было. А раз не было, значит...

— Так давай закрутим эпистолярный! — воскликнул Звягинцев, выводя нас наконец нескончаемым коммунальным коридорным лабиринтом к входной двери.

Настасья порозовела и надулась.

Она ушла, едва попрощавшись, хотя Звягинцев улучил момент и чмокнул ее в висок.

На лестнице я спросил:

— Он намекал на письма, которые ты получаешь тайком, прячешь от меня?

Настасья молчала.

— От кого эти письма?

Она не отвечала мне.

— Мне казалось, у нас нет друг от друга тайн. Я ошибался. У тебя тайна есть.

Мы вышли на улицу.

Холодные звезды во всем своем великолепии осеннем сияли над нами, над Зверинской улицей, над зоопарком, где спали дневные животные, где мучились бесплодной бессонницей, лишенной охоты, приключений и пространств, ночные.

— Я скажу тебе, — умоляюще произнесла она, — но чуть позже, погодя.

— Почему?

Кто-то подавал голос из зоопарка. Дикий нездешний голос завезенного Бог весть куда и зачем существа. Человеческое любопытство, любознательность, легкомыслие и корысть сыграли с тропической тварью или обитателем саванн злую шутку.