Архитектор

В мыслях инспектор обхватил руками шею лейтенанта до хруста позвонков и убил. Может, он сделал бы это и в действительности, но не в его правилах перекладывать ответственность. Это он, инспектор Горин, решил отложить вопрос с арестом подозреваемой до утра. Вот и получай теперь.

– Можешь идти, – Горин не скрывал разочарования. Изумлённый таким исходом лейтенант едва не влетел в косяк, поспешив скрыться с глаз взбешённого начальника.

Горин допустил ошибку. Он висел на волоске от провала. Ещё утром казавшееся простым расследование вдруг обернулось неразрешимым ребусом. Потерпевший мёртв, главная подозреваемая своей волей, – своей ли? – отправилась на тот свет. Что дальше? Его самого обвинят в госизмене?

Он хорошо помнил её. Ему показалось, она немного не в себе, когда протянула ему лист бумаги с замятыми краями – заявление. На вопросы отвечала сбивчиво, нервничала, не выпуская из рук скомканный платок. Почему-то в память Горину запало отсутствие на её пальцах колец. Заявление он, на тот момент капитан госбезопасности, не принял. Высмеял, назвал психопаткой, выставил за дверь. Потом где-то вскользь прочёл, что дочь Данейко пропала без вести, но значения этому не придал. Теперь же, когда мать всплыла в списках сотрудников НОВА, Горин посчитал стопроцентным её мотив убить замглавы госсовета. Месть – блюдо холодное. Теперь же его терзали сомнения. Никогда не ошибавшийся легавый выпустил из виду какую-то важную деталь. Неужели это заговор корпорации? Нет, бред. Но если они действуют по заказу? Времени проверять эту версию не оставалось. От него ждут предварительный доклад. Нет ничего проще, чем свалить вину на террористов, вписать Данейко в ряды НОА – и дело с концом. Совесть, честь? Имеют ли эти понятия значение, когда речь идёт о твоей жизни? В конце концов, я всего лишь деталь машины, думал Горин.

Через двадцать минут после известия под каблуками его вычищенных до зеркального блеска туфель захрустела прибрежная галька. В городской черте из-за стоков река замерзала только в лютые морозы. Мягкая зима – лёд в этом году так и не встал, – сделала мост излюбленным местом самоубийц. Горин прикинул: десятиметровые опоры и глубина метра четыре – мало шансов выжить. Классика. Труп Данейко извлекли в пятидесяти метрах ниже по течению. Тело зацепилось за коряги на отмели. Горин подошёл к судмедэксперту Суздальскому, возившемуся возле тела.

– О, Горин! – воскликнул он тоном, каким встречают долгожданных гостей на вечеринке, – Твоя, что ли?

Суздальский, не вставая, протянул пачку сигарет. Горин не отказался. Он едва сдерживал позыв рвоты, сигарета не помешает.

– Помогли, или сама? – спросил инспектор после того как приступ тошноты прошёл.

– Похоже, сама, но чтобы сказать точнее, нужно время. Часа три, – Суздальский поднялся на ноги, потирая занемевшие колени, – по крайней мере, видимых следов борьбы нет.

Он прикурил Горину, потом себе. Вышедшее из-за тучи солнце осветило лысину эксперта, засиявшую нимбом – вылитый святой.

Не вынимая сигарету, Суздальский крикнул двум стоявшим поодаль сержантам: «Всё, пакуйте её!». Те подошли с кислыми лицами, работа не из приятных. «Давайте, давайте!» – подбодрил их эксперт. Стряхнув попавший на рукав куртки пепел, он по-приятельски взял Горина под локоть.

– Пройдёмся, Дима, – сказал он, не шевеля губами, будто за ними следили.

Горин повиновался.

– Холодно сегодня, – Дмитрий выдохнул облачко дыма и отправил щелчком окурок в медную воду реки.

– Не то слово, – несмотря на возраст, Суздальский проворно поднялся по ступеням к дороге, где на обочине выстроилась вереница машин с включёнными проблесковыми маячками, – говорят, лета не будет вообще.

Горин хмыкнул. Из-за выпавшего мокрого снега его туфли скользили по отшлифованному граниту ступеней, отвлечёшься на разговоры – переломаешься.

Наверху сновали люди. Казалось, рядовое событие, а согнали едва ли не все службы: полиция, спасатели, следователи, медики, кого только не было. Ограждения набережной атаковали зеваки, вооружённые телефонами с включёнными камерами. Чужая смерть для них – подтверждение собственного существования, пусть зачастую бессмысленного.

– Слушай, такое дело, – заговорщически проговорил Суздальский, почти не двигая губами; Горина всегда удивляла эта его способность, – мои, пока я тут возился с твоей подружкой, проверили камеры. Все оказались выключены.

– То есть записи нет?

Суздальский развёл руками.

– Муниципалы грешат на замыкание, но слабо верится.

– А на подъезде к мосту?

– Мы поймали её на камерах у площади «Федерации», – он ткнул пальцем на другой берег, где светились вывески торгового центра, – она вышла из такси. Вызывала сама из терминала возле дома. Потом провал на полчаса. Как специально отрубили, понимаешь? Не знаю, поможет ли это. Не всё просто. И да, человек к ней подходил. Попал в тень, так что сказать особо нечего. Он вытащил из внутреннего кармана крутки телефон и протянул Горину. Дмитрий некоторое время вглядывался в отблёскивающий на солнце экран. Сказать, действительно, нечего. Если не одно «но». Он коротко кивнул.