Архив

Лишний раз прихвастнуть о том, что лагерное начальство делилось с ним свежими новостями, было для Варгасова мелковато. Кроме того, у Будимира Леонидовича появился еще один источник информации — осужденные за скупку и перепродажу антиквариата. Последнее время их стали «выдергивать» на допросы как свидетелей. Воротясь, они не слишком скрывали причины повышенного к себе интереса, чтобы избежать ненужных подозрений сотоварищей.

— Просьба к тебе, Веня, — проговорил Варгасов. — Повидай сегодня тех, у кого я покупал картины по твоей рекомендации. Скажи им, чтобы забыли мою фамилию. Пусть вычеркнут ее из своих записных книжек, из блокнотов, из памяти… Пользы она им не прибавит, а навредить сможет. Много у меня друзей, Веня, сам знаешь.

Кузин понимал, что это не пустое предупреждение, даже нынешний, освобожденный из колонии Варгасов весьма силен. И с каждым днем будет сильнее, он из той породы.

— Поэтому, Веня, я и просил тебя заехать за мной, — мягко закончил Варгасов. — Ты уж извини, брат. Я и сам бы мог им позвонить, да ни к чему, не так поймут.

В зеркальном отражении Кузин видел раздвинутые в улыбке губы Варгасова, короткие зубы, крепко схваченные бугристыми деснами.

— Конечно, конечно, — суетливо ответил Кузин. — Я их предупрежу. Зачем же вам это делать? Мало ли? Всех обзвоню…

— Ну и ладно! — заключил Варгасов. — А теперь сверни, пожалуйста, на улицу Достоевского. Надо мне тетку повидать.

— Да будет тебе! — одернула Ольга мужа. — Человек на работу спешит, у него прием с двух.

— А?! Извини, — ответил Варгасов. — Тогда так! Забрось нас к тетке и уезжай. Сами доберемся, на такси. Или пешочком, еще лучше. Давно я по городу не гулял.

Предложение Варгасова устраивало Кузина. Он повеселел. До улицы Достоевского езды минуты три, не больше.

— Странно мы живем, Будимир Леонидович, — благодушно проговорил Кузин. — Словно играем в какую-то игру, где все зависит от условий. Поставишь перегородку — справа будет нарушение законопорядка и криминал, слева — добропорядочная жизнь. Переставишь перегородку — наоборот: справа будет добропорядочная жизнь, слева — криминал…

— Не мы жизнь сделали такой, Веня, — ответил Варгасов. — Нам ее предложили. Мы лишь приняли условия этой игры, не более того. Откажись я от этих игр, думаю, что сел бы в тюрьму сразу же после вступления в должность — служба такая, Веня. Она неявно содержит в себе уголовное наказание — хочешь ты этого или нет. Куда ни кинь, всюду одно и то же, наслушался я в колонии всякого… Система, при которой кто-то должен сидеть, а кто-то — сажать, потом они могут поменяться ролями, но система останется — слишком могуч корень, на котором она проросла, Веня, извини за банальность. Разговор на эту тему превратился в банальность — все всё знают и водят друг друга за нос. Тоже игра, Веня. Не жизнь, а сплошная игротека… Посмотрим, как дальше дело пойдет?

— Кстати, Будимир Леонидович… как отметили в колонии смену караула? — вырвалось у Кузина.

Варгасов умолк на мгновение, соображая:

— Что тебе сказать, Веня? В колонии решили, что дадут амнистию.

— Амнистию? — вставила Ольга. — Такой был траур в стране…

— Какой там траур? — ухмыльнулся Варгасов. — Привыкли ваньку валять… Скажи честно, у тебя был траур, Оленька?

— Ну… жалко, конечно. Привыкли, — неуверенно ответила Ольга.

— Привыкли. Ничего, теперь по-новому привыкнем… Кого-кого, а министра госбезопасности в генеральных секретарях у нас пока не было. Может, заглянет в наши конюшни?

Кузин усмехнулся. Радение Варгасова о делах государства могло показаться верхом цинизма, если бы не странное ощущение — Варгасов проговорил это искренне и даже с печалью. И верно, что никто так горячо не обговаривает все промахи и беды страны, как алкаши у винного погребка.

— Кто переживал, так один осужденный артист. Сидел за мошенничество. Очень уж он лихо деда копировал — намалюет брови углем, лицо перекосит и начинает речи складывать. Так насобачился, стервец, что иной раз от работы освобождали, вызывали послушать…

— Как вызывали? Кто?! Начальство колонии? — недоверчиво произнес Кузин.

— А что? И они. Эх, Венечка, в неволе многое проявляется. Именно там для кое-кого и есть настоящая свобода. Ведь у нас, Веня, все с ног на голову поставлено. Недаром поют — кто был никем, тот станет всем. То-то… В этом и проявляется особая изощренность всевластия — мол, можем позволить себе все! Даже это. И нам ничего не будет. Тут наш закон, так-то, Венечка, — Варгасов помолчал. — Словом, тот актеришка сильно опечалился, дед его своей кончиной привилегий лишил.

Машина притормозила у дома № 5 по улице Достоевского. Высадив Варгасовых у подъезда, Кузин уехал.

Несколько минут Будимир Леонидович и Ольга топтались у щербатой фанерной двери. Дверной звонок нес свою шпанистую трель, словно не было никакой преграды. Но из квартиры никто не объявлялся, а кроме тетки там проживало две семьи.

— Тараканов морят, черти, — пошутил с досадой Варгасов, — все позапирали и разошлись.