Архив

История, что вчера рассказала бабка Варгасова, поначалу встряхнула Гальперина, разгневала его и возмутила. Он даже оставил затею с Публичной библиотекой и пересел в обратный автобус — надо разыскать Мирошука и все ему выложить. Но, проехав несколько остановок, слез в тяжелом раздумье. Допустим, он сейчас устроит обыск, схватит за руку Хомякова. И ничего не обнаружит! Что тогда? А тогда вот что… Припомнят, что Хомяков выступал против него на собрании, и расценят поведение Гальперина как демарш, как месть и клевету. Нет, надо все спокойно обдумать. Поговорить с Тимофеевой, ее прямая забота сохранность документов. Но поговорить осторожно, Софья Кондратьевна — натура горячая, может дров наломать, вспугнуть мерзавца. Без лишнего шума просмотреть все дела, запрошенные в последние два месяца. Каждое дело сверить с листом использования…

Гальперин любил утренний променад. Бывало, он шел пешком несколько остановок. До дома, где жил единственный друг, знающий его по другой, сумбурной молодой жизни, — Коля Никитин, одаренный историк, доктор наук, специалист по Древнему Риму. После смерти своей матери Коля уехал в Ростов, к старшей сестре. И вот уже сколько времени от него никаких вестей. Может, он остался там, в Ростове? Увлекся какой-нибудь бабешкой, Коля был «легкий стрелок», особенно в молодости. Ничуть не уступал Гальперину в этой охоте… Гальперин чувствовал отсутствие друга. Его иронический ум, юмор и просто смех в ночной телефонной трубке сейчас, при душевной пустоте, казались Гальперину эликсиром жизни. Надо будет позвонить в Ростов, подумал Гальперин…

Коловращение проснувшегося города пробуждало у него вкус к жизни. А скорость, с которой проскакивали дни, озадачивала и пугала. Только вчера он шел в архив молодым и сильным, а сегодня слышит шарканье собственных шагов, затмевающая взор влага покалывает веки. Но все равно — город его возбуждал и подзадоривал. Изумлял вечным вопросом — куда все бегут? Неужели для того, чтобы прибежать куда-то, сесть и ничего не делать? Если хоть что-то они делают, то откуда столько упущений и нехваток? Или они только готовятся что-то делать и бегут, чтобы не растерять запал?

Утренняя уличная суета прервалась резко, дверным стуком за спиной. А ноздри втянули кисловатый с горчинкой запах лежалой бумаги.

Гальперин казался себе кораблем, бросившим наконец якорь в родной гавани.

Сержант Мустафаев снял с доски тяжелый ключ с латунным барашком.

— Что, Илья Борисович, бегут? — он протянул ключ навстречу Гальперину.

— Кто, Полифем? — Гальперин принял ключ в маленькую ладонь.

— Люди. Вы всегда жалуетесь, что люди куда-то на улице бегут.

— А… Бегут, брат. А где кот?

— Пропал кот. Который день не видно.

— Как пропал? — огорчился Гальперин. — То-то, смотрю, чего-то не хватает.

Весть о пропаже Дона Базилио резанула Гальперина дурным предчувствием. Он таращил на сержанта утомленные голубые глаза, ждал пояснений.

— Директор просил вас зайти к нему в кабинет, — проговорил Мустафаев вместо пояснений. — Все уже собрались, ждут вас.

— Кто это все? — Гальперин удивился осведомленности сержанта.

— Приехали какие-то люди.

Предчувствие неприятностей, возникшее с известием о пропаже кота, перекинулось на новую весть — какие там еще люди? Вчера, когда Гальперин уходил с работы, ни о каких утренних визитах речи вроде не было.

— Строители, что ли? Насчет ремонта? — спросил Гальперин.

— Не знаю. Мирошук приказал все начальство направлять к нему, — ответил сержант. — Я и направляю. Из управления вроде приехали.

Гальперин расстегнул пальто. Сознание опасности накатилось беззвучным и тяжелым валом, и в то же время с каким-то мазохистским упоением он думал, что в итоге жизненный опыт его не подвел. Но неужели Мирошук так и не передал куда следует заявление, что он вытребовал назад у Аркадия? Ну и подлец! Придержал заявление у себя, чтобы и дальше разыгрывать свою карту на гальперинских неприятностях? Но не на того напали, Захар Савельевич, эти штуки у вас не пройдут. В конце концов, всегда можно установить, что его письменного разрешения на отъезд сына из страны в соответствующие организации не поступало. Если только сам Мирошук окольным путем не передал туда злосчастное заявление… Мысли, одна нелепей другой, панически теснились в голове Гальперина, пока он поднимался по лестнице на второй этаж, в кабинет директора. Так туда и ворвется — в пальто и шапке, пусть видят, что он настроен решительно и спуску не даст.

Справляясь с непослушным дыханием, Гальперин вступил на площадку и увидел Тимофееву. Непослушные черты ее круглого лица, казалось, и вовсе отказались подчиняться — глаза, маленький пухлый носик и брови с непостижимым своеволием растеряли свою симметрию, выражая крайнее возбуждение и растерянность. Она шагнула к Гальперину и поздоровалась за руку, официально и как-то безотчетно.

— Кто там, у Мирошука? — спросил Гальперин.

— Бердников… Эта гусыня-кадровичка Лысцова. И тот тип.

Какой тип?