Значит, так, папа. Думаю, тебе пора выкурить одну из этих твоих фитюлек. А ты, мама, просто сосредоточься на твоей карте и твоем радио. Окей? Вам обоим хорошо бы шире смотреть на вещи.
Никому не приходит в голову посмотреть на общую, историческую и географическую карту миграционных маршрутов. Большинство людей считают беженцев и мигрантов проблемой их стран. Лишь немногие воспринимают ее как общенациональную данность. В поисках материалов о детском иммиграционном кризисе я нахожу в интернете напечатанную пару лет назад в «Нью-Йорк таймс» статью под названием «Дети на границе». Она написана в форме интервью, разве что автор ставит вопросы и сам же на них отвечает, так что это, пожалуй, не совсем интервью. На вопрос, откуда прибывают дети, автор сам себе отвечает, что на две трети они из «беднейших и наихудших в криминальном отношении городов» Сальвадора, Гватемалы и Гондураса. Я задумываюсь над его формулировкой «беднейшие и наихудшие в криминальном отношении города» и пытаюсь понять, что может подразумевать такое схематичное описание географических мест, откуда в Соединенные Штаты прибывают дети-иммигранты. Как намекает формулировка, эти дети нам абсолютно чужие. Они выходцы из некой варварской реальности. К тому же эти дети, вероятнее всего, не белые. Далее на вопрос, почему же их тут же не депортируют обратно, читателю сообщают: «Согласно принятому при двухпартийной поддержке статуту по противодействию торговле людьми… прибывшие из Центральной Америки несовершеннолетние не подлежат немедленной депортации, поскольку прежде суд должен рассмотреть их дело. Политика Соединенных Штатов разрешает немедленную высылку несовершеннолетних детей-мексиканцев, задержанных при переходе границы». Ох уж мне это «разрешает» в последнем предложении. Можно подумать, автор статьи старается смягчить ответ на вопрос «Почему детей не депортируют немедленно?» и успокоить читателя: мол, не тревожьтесь, уж мексиканских-то детей мы у себя не удерживаем, наша политика, по счастью, «разрешает» быстро отсылать их назад в их страну. Как отослали бы девочек Мануэлы, не разреши им сердобольный агент пограничного патруля пересечь границу. А скольких детей отправляют назад сразу, не дав им шанса высказать свои обоснованные или необоснованные опасения?
Никто не рассматривает притекающих в эту страну детей как беженцев, спасающихся от кошмаров войны, которая охватывает все полушарие, во всяком случае, от этих самых гор и ниже до границы, отделяющей южные пустыни США от северных пустынь Мексики, расползается по мексиканским сьеррам и лесам, а оттуда на юг через влажно-тропические леса Гватемалы и Сальвадор до самых гор Селаке на западе Гондураса. Никто не видит в этих детях жертв исторической войны, длящейся уже много десятилетий. Все только удивляются: какая такая война, где? Зачем они здесь? Чего ради заявились в Соединенные Штаты? Что нам с ними делать? И никто не спросит: почему эти дети бежали из дома, из родных мест?
Почему мы не можем просто взять и вернуться домой? – спрашивает мальчик.
Он все возится на заднем сиденье со своим поляроидом, вертит так и этак, приспосабливаясь правильно держать его при съемке, читает инструкцию и брюзжит.
Здесь все равно ничего путного не нафоткаешь, жалуется он. Что бы мы ни проезжали, все ветхое, уродское, как будто там привидения.
Правда? Там живут привидения? – с любопытством вопрошает девочка.
Нет, малышка, наоборот, я как раз говорю, нет там никаких привидений.
Хотя допускаю, что в каком-то смысле они там есть. Чем дальше мы заезжаем в глубь этой местности, тем сильнее у меня ощущение, что я вижу останки и руины. Мы едем мимо заброшенной молочной фермы, и мальчик говорит:
Представляете первого человека, кто вообще додумался доить корову? Ну и чудак он был.
Зоофилия, некстати приходит мне на ум, но вслух я этого не произношу. Не знаю, что думает на сей счет мой муж, но он тоже хранит молчание. Девочка высказывает предположение, что этот первый доильщик коровы, наверное, думал, что если хорошенько потянуть, ну, эти, у коровки внизу, то на коровкиной шее задзиньдзинькает колокольчик.
Зазвенит, поправляет ее мальчик.
А молоко вдруг к-а-а-к брызнет, продолжает девочка, обращая ноль внимания на слова брата.
Я слегка поворачиваю зеркало заднего вида и смотрю на нее: на лице широкая улыбка, одновременно безмятежная и проказливая. У меня придумывается чуть более вменяемое объяснение:
А может быть, первой это придумала человеческая мама, у нее не было молока, чтобы накормить своего малыша, вот она и решила взять у коровы.
Но детей моя версия нисколько не убеждает:
Чтобы у мамы и не было молока?!
Мама, это бред какой-то.
Ну правда, ма, ни в какие ворота.