Архив потерянных детей

На улице под названием Хеппи-Крик полицейская машина велит нам съехать на обочину. Мой муж заглушает двигатель, снимает шляпу и, улыбаясь женщине-полицейскому, опускает стекло водительской двери. Она просит мужа показать водительские права, документы на машину и страховку. Я на пассажирском месте насупливаюсь и тихо ворчу, не в силах сдержать нутряную, инфантильную реакцию моего организма в ответ на любые замечания представителей власти. Как приставленный к мытью посуды строптивый подросток, я нарочито долго и нудно роюсь в бардачке в поисках документов. И почти швыряю их в руки мужу. Он, в свою очередь, с церемонной учтивостью передает их полицейской, словно это не документы, а горячий чай в фарфоровой чашке. Она разъясняет, что нас остановили, потому что мы не полностью затормозили перед знаком, и указывает на сам знак – вот же, ярко-красный восьмигранник на перекрестке Хеппи-Крик-роуд с Дисмал-Холлоу-роуд; написанное на нем слово «СТОП» четко и ясно указывает, что на перекресток запрещено выезжать без остановки. И только теперь я замечаю поперечную улицу, Дисмал-Холлоу-роуд[29]: ее название написано большими черными буквами на белой алюминиевой пластине дорожного указателя и куда точнее характеризует эту дыру. Мой муж кивает, и снова кивает, и сокрушенно повторяет «сожалею», а потом еще раз «сожалею». Женщина-полицейская возвращает наши документы, убедившись теперь, что мы не представляем угрозы, но, прежде чем отпустить нас, задает последний вопрос:

А сколько лет этим славным детишкам, да хранит их Господь?

Девять и пять, отвечает мой муж.

Десять! – энергично исправляет его с заднего сиденья мальчик.

Ах да, конечно, простите, десять и пять.

Знаю, что девочка тоже жаждет высказаться, хоть как-нибудь встрять в разговор; правда, я не вижу ее, но кожей чую, как ее распирает. Вероятно, она хочет объяснить, что скоро ей будет уже не пять, а шесть лет. Тем не менее она даже не открывает рта. Подобно ее отцу и в противоположность мне она испытывает глубинный безотчетный страх перед представителями власти, у обоих он принимает форму неподдельной почтительности, даже покорности. У меня же этот глубинный инстинкт проявляется в том, что из желания защититься я вызывающе отказываюсь признать ошибку. Мой муж знает за мной эту черту и умеет позаботиться, чтобы я помалкивала в ситуациях, когда нам требуется отговориться или отмазаться.

Сэр, между тем говорит женщина-полицейский, мы у нас в штате Вирджиния очень заботимся о наших детях. И ребенок моложе семи лет в машине обязан находиться в специальном детском автокресле. Ради ее же безопасности, да хранит ее Господь.

До семи, мэм? Не до пяти?

До семи, сэр.

Сожалею, офицер, очень сожалею. Я – мы все – даже знать не знали. Может быть, вы нам подскажете, где тут поблизости можно приобрести детское креслице?

Вопреки моим ожиданиям, вместо того чтобы заявить право на риторический узуфрукт[30] покаянных признаний моего мужа, вместо того чтобы обернуть его разгром по всем статьям в трамплин для подскока от слов к демонстрации власти в виде конкретного наказания, она вдруг раздвигает в улыбке намазанные густым слоем ярко-розовой помады губы. В самом деле, чудесной улыбке – смущенной и при этом великодушной. Она объясняет, как добраться до магазина, толково и точно, затем уже с более мягкими модуляциями в голосе советует, какое конкретно кресло нам следует купить: самые лучшие те, что без задней части, бустеры, и да, застежка для ремней должна быть не из пластика, а металлической, так надежнее. Потом уже я отговариваю мужа останавливаться для покупки детского автокресла. И взамен обещаю воспользоваться навигатором «Гугл Мэпс», только на один этот разочек, чтобы нам побыстрее выпутаться из лабиринтов этого забубенного городишки и вернуться на наш курс.

КАРТА

Мы снова двигаемся вперед, забирая на юго-запад, и слушаем по радио новости, новости обо всех детях, что толпами едут через всю страну на север к границе. Они пускаются в путь одни, без своих отцов, без своих матерей, без чемоданов, без паспортов. И вечно без карт. На их пути государственные границы, бурные реки, пустыни, ужасы и страхи. А тех, кому в конце концов удается добраться до места, отправляют в заточение и велят ждать.

Кстати, что слышно о Мануэле и ее двух девочках? – спрашивает меня муж.

Ничего, отвечаю, от них никаких вестей. В последний раз я говорила с Мануэлой накануне нашего отъезда из Нью-Йорка, и ее девочки все еще находились в центре временного пребывания нелегалов в Нью-Мексико в ожидании либо разрешения, чтобы их отправили к матери, либо окончательного решения суда о депортации. С тех пор я пару раз пробовала дозвониться ей, но она не брала трубку. Думаю, она все еще ожидает вестей об их судьбе, надеясь, что им все-таки дадут статус беженцев.

Кто такие эти «беженцы», мам? – с заднего сиденья спрашивает девочка.