Архив потерянных детей

Теперь я замечаю, что, когда бы мальчик и девочка ни заговаривали о детях-беженцах, они называют их «потерянными детьми». По-моему, им труднее запомнить странноватое для них слово «беженцы». И хотя прилагательное «потерянные» не совсем точно отражает смысл, в нашем узкосемейном лексиконе дети-беженцы отныне будут зваться только так – «потерянными детьми». В определенном смысле, как я догадываюсь, они действительно потерянные дети. Потерянные, потому что потеряли право на детство.

НАЧАЛА

Истории о потерянных детях наши собственные дети принимают слишком близко к сердцу. Мы решаем больше не слушать новости, во всяком случае когда наши дети бодрствуют. Взамен мы станем слушать музыку. А еще лучше – аудиокниги.

«Всякий раз, просыпаясь в лесу холодной темной ночью, – произносит голос в динамиках машины, – он первым делом тянулся к спящему у него под боком ребенку – проверить, дышит ли»[42]

. Я жму кнопку «Стоп», как только голос, дочитав предложение, делает паузу. Нет, решаем мы с мужем, при всех наших симпатиях к творчеству Кормака Маккарти и особенно к его роману «Дорога» для детей он, пожалуй, слишком тяжел. К тому же оба мы считаем, что в этой версии аудиокнигу начитал актер, притом бездарный: слишком пережимает, слишком взволнованно дышит, навязывая слушателю свое отношение. И потому я жму на «Стоп». Прокручиваю меню в телефоне дальше, нажимаю «Воспроизвести» на другой аудиокниге.

«Я отправился в Комалу, потому что мне было сказано, что там жил мой отец, некий Педро Парамо»[43]. В первой же строке «Педро Парамо» мне режет ухо неточность в английском переводе с испанского – думаю, в оригинале Хуан Рульфо хотел сказать because they told me («мне сказали»), а уж никак не because I have been told («мне ранее было сказано») – неуместный здесь пассивный залог, как и излишнее грамматическое уточнение, что сказано было еще до того, нарушают намеренную скупость стиля и неопределенность временно

го измерения романа. Так что я дальше прокручиваю меню и опять жму на «Воспроизвести».

«Я – невидимка». Лаконичное, но как нельзя подходящее начало для романа. И все же нет, «Человек-невидимка» Ральфа Эллисона[44] нам тоже не подходит. Нам бы найти произведение подлиннее, чтобы его хватило на всю остальную поездку, чтобы голос чтеца и само повествование идеально накладывались на окружающие пейзажи, а не зашвыривали наш разум невесть куда, пока мы пересекаем эти несчастные леса, заплетенные влажной ползучей порослью.

«В городе было двое немых, они всегда ходили вместе». Вот эту вещь я бы послушала, но два изменщика на заднем сиденье отказывают мне в кворуме. Муж тоже не хочет слушать этот роман, заявляет, что единственное литературное достижение его авторши Карсон Маккаллерс сводится к названию романа – «Сердце – одинокий охотник», и не более того. Он ошибается, и я тут же говорю это мужу, швыряя ему в лицо свое несогласие, и не без легкого яда в голосе спрашиваю, не находит ли он, что эта первая строчка у Маккаллерс как будто в точности про нас с ним, и неужели же нам не захочется послушать все остальное, ведь это же как посетить оракула. Но ему не смешно, он даже не улыбается. Ладно, смотрим, что у нас дальше.

«Я впервые встретил Дина вскоре после того, как мы с женой расстались». Пауза. Эту вещь мы обсуждаем куда как основательнее. Муж считает «На дороге» Керуака прекрасным выбором. Даже если дети мало что поймут, говорит он, все мы, пока едем, сможем насладиться ритмом его прозы. Помнится, я читала Керуака лет в двадцать с чем-то, когда встречалась с одним книготорговцем. Он был страстным поклонником Керуака и по очереди приносил мне читать все его книги. Я их читала и читала, долго и заунывно, словно томилась над тепловатой безвкусной похлебкой в бездонной миске. Как только мне казалось, что я ее вот-вот дохлебаю, миска снова наполнялась. Позже, мне было уже под тридцать, я снова перечитала кое-что из Керуака, начала кое-что понимать и даже полюбила какие-то черточки в его прозе: небрежность, с какой он нанизывает предложения на нить повествования, манеру пришпоривать повествование, как будто он не сам сочиняет или вспоминает события, а силится угнаться за ними, как и его особенную манеру завершать абзацы, словно он подсматривает в шпаргалку.

Да я готова слушать даже евангельские проповеди, только бы не «На дороге».

Почему? – спрашивает муж.