Архив потерянных детей

Раскрывши навстречу небу рты, они спят. Мальчики, девочки: губы растрескались, щеки шершавятся, потому что ветер хлещет их без передышки день и ночь. Они занимают собой все это пространство, застывшие, но теплые, уложившиеся рядком, точно новопреставленные покойники, вдоль металлической крыши вагона-гондолы. Мужчина, приставленный к ним провожатым, из-под полей своей голубой шляпы по головам пересчитывает детей – всего их шестеро; семеро минус один. Поезд тихим ходом катится по рельсам параллельно железной стене. Дальше по обе стороны стены расстилается пустыня, и тут и там одинаковая. Вверху над ними безмолвствует ночь, темно-беспросветная.

АРХИВ

Я читаю эти первые строки раз, потом другой – и оба раза меня немного сбивают с толку выбор слов и синтаксис. Тогда я отлистываю несколько страниц назад к предисловию редактора, которое в тот раз не дочитала. Теперь я читаю все предисловие, одни куски бегло проглядываю, в отдельных местах вчитываюсь в подробности: книга написана в форме серии пронумерованных фрагментов, всего их шестнадцать; каждый назван «элегией», и каждый частично строится на серии цитат. Цитирования рассыпаны во всей книге, они позаимствованы у разных писателей. Цитаты даются либо в «свободном переводе» автора, либо «перекомпанованы» до степени неузнаваемости, не позволяющей проследить их до оригинального источника. Это первое издание на английском языке (вышло в свет в 2014 году), и его переводчик приняла решение переводить все заимствованные цитаты непосредственно из авторского оригинала на итальянском языке, не доискиваясь их точных формулировок в исходных текстах. Прочитав предисловие, я снова перечитываю про себя первую элегию, потом читаю вторую, но уже вслух на включенный диктофон:

(ЭЛЕГИЯ ВТОРАЯ)

Они дали им кое-какие напутствия на будущее, их родные, провожавшие детей в путь. «Ты уж там тяжелым плачем не разнюнивайся», – сказала одному мальчику мама, когда у порога их дома на рассвете целовала его в волосы. Одна бабушка наказывала своей внучке беречься и следить, чтобы «ветры в корму не задышали». А вдовая соседка присоветовала: «Никогда не плачь во сне, не то ресницы повыпадут».

Все дети из разных мест, те шестеро, что спят сейчас поверх вагона. Они прибыли из отдаленных точек на карте, их жизни, их отдельные истории сейчас прихотью обстоятельств сцеплены друг с другом в одну жесткую линию рельсов. До того как они забрались на поезд, они ходили в школу, гуляли по паркам и тротуарам, блуждали в дебрях городских улиц, в одиночку, а иногда не в одиночку. Их пути прежде никогда не пересекались; их жизням никогда бы не сойтись, но они сошлись. Сейчас, пока они едут на спине поезда-зверюги, тесно сгрудившись, их судьбы прочерчивают единую прямую линию, пролегающую через бесплодные пустоши. Возьмись кто-нибудь отмечать на карте путь этих шестерых, но также десятков им подобных и сотен и десятков тысяч других, кто уже ехал или еще поедет на товарняках вроде этого, и на карту ляжет единственная линия – узкой расселиной, нескончаемой бороздой, рассекающей надвое ширь континента. «Там вечно темный лик участи горемычной в глаза печальным жизням смотрит», – сказала женщина своему мужу, когда ветер занес в открытое окно кухни гудок далекого состава.

Пока они в дороге, спящие или в полусне, дети не знают, порознь они или вместе. Тот, кто приставлен к ним провожатым, сидит подле них скрестив ноги и пыхает своей трубкой, выпуская в темноту дым. При каждой затяжке набитые в чашу трубки сухие листья шипят, затем вспыхивают оранжевыми огоньками, как будто где-то далеко внизу в спящем городе загораются точечки уличных фонарей. Мальчик рядом с ним стонет и сглатывает вязкую слюну. Колеса состава плюются искрами, где-то в темноте трещит, переламываясь, ветка, в трубке снова шипит и похрустывает, а железное нутро состава всю дорогу исторгает душераздирающие, словно то визжит тысяча несчастных, звуки, будто состав не может протолкнуть себя через пустыню иначе, нежели гроздьями раздавливая ночные кошмары.

ВОДОЕМ

Мне казалось, что если я наговорю на диктофон несколько отрывков из красной книжицы, то быстрее соображу, как скомпоновать материалы моего проекта, пойму, как лучше изложить историю других потерянных детей, которые прибывают на южную границу. Мои глаза бегут по печатным строчкам, мой голос, низкий и ровный, проговаривает слова: сглатывает, плюется, трещит, похрустывает, раздавливая; диктофон превращает звуки слов в цифровые байты, а мое сознание преобразует всю их сумму во впечатления, образы, будущие заимствованные воспоминания. Я достаю из сумки карандаш и делаю себе памятку на последней странице книжицы: «Обязательно записать с натуры звуковые метки, следы и отголоски эха, которые оставляют за собой потерянные дети».

Теперь я слышу голоса и шаги моих собственных детей по дому. Раз они проснулись, пора прекращать запись, я закладываю снимки мальчика обратно в книжицу и убираю ее и диктофон к себе в сумку. Мальчик и девочка выходят на веранду, осыпая меня вопросами:

Чем это ты тут занимаешься?