Архив потерянных детей

Когда будет завтрак?

Что у нас будет сегодня?

Можно мы пойдем поплавать?

Это они нашли в домике рекламную брошюрку, которая приглашает гостей города посетить «жемчужину» Медисин-парка, купальный водоем Бат-Лейк, меньше чем в миле от домика.

Там всего по два доллара с человека, говорит мальчик, тыча пальцем в текст брошюры.

И дойти можно пешком, добавляет он.

На завтрак у нас сегодня хлеб с ветчиной. Затем мы вешаем на шеи полотенца, я вешаю на плечо сумку, и мы идем узкой тропинкой к общественному купальному водоему. Мы платим положенные восемь долларов и расстилаем полотенца на каменистом берегу. Я не нахожу в себе желания лезть в холодную воду и отговариваюсь незакончившимися месячными, предлагая им купаться без меня. Все трое рысят к воде, а я сижу на солнышке, издали наблюдая за ними призраком самой себя.

ВЫЧЕРКНУТЫЕ

Что случилось между Арканзасом и Оклахомой, так это часы звукозаписей и еще больше часов, не попавших на запись.

Что случилось, пока мы ехали по автострадам и сквозь грозы и ливни, так это мой муж, молча попивающий кофе из стаканчика или рассказывающий детям истории. Иногда мои мечты, чтобы эта эпопея побыстрее закончилось и я оказалась бы как можно дальше от него. В другие отрезки времени – мое желание следовать за ним, в надежде, что вдруг он передумает, скажет мне, что в конце лета вместе с нами вернется в Нью-Йорк, или попросит меня остаться с ним и с мальчиком, скажет, что не может отпустить от себя меня и девочку.

Что случилось между нами двумя, так это молчание. Что еще случилось, так это звонок Мануэлы с новостью, что ее девочки все еще не с ней и никто не знает, где они. Иногда, когда я закрывала глаза, чтобы заснуть, в воображении возникал номер мобильного телефона, вышитый на воротничках платьев, в которых девочки Мануэлы отправились в свое странствие на север. А как только я засыпала, цифры начинали роиться, как пчелы, не давая мне запомнить их порядок.

Что случилось между Мемфисом и Литл-Роком, так это рассказ о Джеронимо, который снова и снова падал со своего коня.

Что случилось в Литл-Рок, штат Арканзас, так это далеко высунувшийся из больничного окна Грабал, к его ладоням пристали хлебные крошки, а дальше заполошно разлетающиеся голуби, пока его тело падает из окна и ударяется о землю.

Еще случился Фрэнк Стэнфорд, как он падал внутрь своего ума или выпадал из своего ума, три сухих выстрела.

В Брокен-Боу случились новости о падающих с неба детях – нашествие.

Что случилось в Босуэлле, напугало.

Что случилось в Джеронимо, так это вестерн.

Что случилось в форте Силл, так это имена на надгробных плитах и имена, уже неразличимые, стершиеся, на снимке.

Еще случилась книга, «Элегии потерянным детям», в которой кучка детей ехали верхом на товарном поезде, с растрескавшимися губами и обветренными щеками.

Всего, что случилось между Арканзасом и Оклахомой, на самом деле там не было: Джеронимо не было, Грабала, Стэнфорда, имен на надгробиях, нашего будущего, потерянных детей, двух исчезнувших девочек.

Все, что я вижу, оглядываясь назад, так это хаос повторяющейся истории, повторяющейся снова и снова, истории, которая переигрывается и перетолковывается, это мир с его долбаным пульсирующим у нас внутри сердцем, который падает, расшибается снова и снова, виляет и петляет, совершая свой кругооборот вокруг солнца. А в эпицентре всего этого племена, семьи, люди – все, что есть прекрасного, распадалось, оставляя по себе обломки, пыль, вычеркивание.

Но во всем этом кое-что наконец-то проясняется. Кое-что очевидное. Оно является внезапно, словно я получаю удар в лицо, пока мы мчимся по пустынному шоссе в Техас. История, которую я должна записать, не о детях, которые уже прибыли, в конце концов добрались до места назначения и, значит, могут сами рассказать свою историю. История, которую я должна задокументировать, не о детях в иммиграционных судах, какой она мне сначала мыслилась. СМИ и так все это делают, документируют приграничный кризис с детьми-иммигрантами в меру своих возможностей: одни журналисты больше тяготеют к сенсационности, и их рейтинги взлетают; другие решительно настроены формировать общественное мнение, в ту сторону или в эту; остальные немногие просто делают свое дело – ставят под сомнение, задают вопросы, расследуют. Не знаю пока, как это сделать, но история, которую я должна рассказать, должна быть о потерянных детях, чьи голоса больше не слышны, потому что дети потеряны, возможно навсегда. Вероятно, я, как и мой муж, тоже гоняюсь за призраками и отзвуками. За тем исключением, что мои призраки и отзвуки обитают не в книгах по истории и не на кладбищах. Где они, потерянные дети? И где две маленькие девочки Мануэлы? Этого я не знаю, зато знаю другое: если я собираюсь найти что-нибудь или кого-нибудь, если я собираюсь рассказать их историю, мне надо начать поиски где-нибудь в других местах.

Коробка IV