Архив потерянных детей

Всякий раз, когда мальчик на заднем сиденье принимается изображать, что они с сестрой ушли от нас, сбежали и тоже теперь потерянные дети, тоже идут по пустыне в одиночку, без взрослых, мне хочется оборвать его. Мне хочется сказать им, чтобы они прекратили в это играться. Сказать, что их игра безответственна и даже опасна. Но я не нахожу убедительных доводов и прочных резонов, чтобы ставить препоны их воображению. Наверное, чтобы что-то понять, особенно в историческом плане, и нужно воссоздавать события прошлого, посмотреть, куда могли бы завести его развилки и возможности, зачастую пугающие? Мальчик продолжает свою игру, и я ему не препятствую. Он говорит своей сестре, что они идут под палящим солнцем, и она тут же подхватывает нарисованную им картинку:

Мы идем по пустыне, а кажется, что прямо по солнцу, а не под солнцем.

А скоро вообще умрем от жажды и голода, продолжает мальчик.

Да, отвечает девочка, и нас съедят дикие звери, если только мы поскорее не доберемся в Каньон Эха!

ГРАВИТАЦИЯ

Мы едем почти каждый день, все дальше и дальше, слушаем, а иногда записываем звуки, разносящиеся над этими безбрежными просторами, звуки, сплетающиеся с нашими, истории, напластованные на открывающийся нам ландшафт, чем дальше, тем более плоский и засушливый. Мы в пути уже три недели, хотя иногда кажется, что всего несколько дней как уехали из нашей квартиры; в другие моменты, сейчас например, кажется, что мы уехали из дома целую жизнь назад и что все мы четверо стали до неузнаваемости другими людьми, чем были до поездки.

Мальчик подает голос с заднего сиденья. Просит включить песню Дэвида Боуи про астронавтов. Я прошу уточнить, какую песню, с какого альбома, но он не знает. Говорит, там поется про двоих астронавтов, как они разговаривают друг с другом, когда одного запускают в космос. Я ищу в своем телефоне, что это может быть за песня, нахожу «Космическую странность» и нажимаю «Воспроизвести».

Точно! Она! – кричит мальчик и просит прибавить звук.

Я делаю звук громче, а сама смотрю в окно на необозримую ширь небес над Техасом. Наземный контроль вызывает майора Тома, его космический корабль ждет старта. Я представляю себе другие жизни – совсем не такие, как моя, хотя, может быть, не так уж отличающиеся от моей. Некоторые люди, почувствовав себя в безвыходном тупике жизни, взрывают ее в клочья и начинают сначала. Я восхищаюсь такими людьми: женщинами, оставляющими своих мужчин, мужчинами, оставляющими своих женщин, и теми и другими, способными уловить момент, когда жизнь, однажды ими избранная, пришла к концу, невзирая на их планы на будущее, на общих детей, на следующее Рождество, на подписанный договор ипотеки, на предстоящий летний отпуск и все, что ради него зарезервировано, невзирая на друзей и коллег, с которыми придется объясняться, что и как. Вот чего я никогда не могла и не умела – распознать, когда настает конец, уйти, когда должна. Песня вырывается из стареньких динамиков машины, потрескивающих, точно дрова в камине, возле которого мы четверо собрались. Голос Боуи меняет тембр, он то наземный контроль, то майор Том – из которых один остался, где был, а второй убыл, и ему нет возврата.

Громче! – кричит девочка, объятая очарованием музыки.

Поставь еще раз! – просит мальчик, когда песня заканчивается.

Мы проигрываем запись много раз подряд, больше, чем я, как мне казалось, могла бы вынести одну и ту же песню. Когда дети просят повторить ее в пятый или шестой раз, я оборачиваюсь к ним со своего места, чтобы посмотреть на них с укоризной, готовая высказать им, что больше не в силах слушать это, что не переживу еще одного повтора. Но прежде чем я успеваю открыть рот, я замечаю, как мальчик водружает воображаемые шлемы на голову себе и девочке и шепчет в ему одному видимую рацию:

Повторяй, повторяй, наземный контроль вызывает майора Тома!

Я улыбаюсь им, но они не улыбаются в ответ, слишком поглощенные своей игрой, они крепко вцепились в воображаемые штурвалы, ожидая, что их сейчас запустят в космос в их космической капсуле, извергнут с заднего сиденья, надо полагать, на эти бескрайние земли, что сейчас обступают нас со всех сторон и расстилаются за горизонт, пока мы все дальше и дальше уносимся невесть куда. Я знаю, что уже начала дрейфовать вовне, оторвалась от их ядра, что меня все дальше относит от центра тяготения, который когда-то удерживал на орбите мою повседневную жизнь. Я сижу в этой консервной банке, отдаляясь от моих дочери и сына, они мой наземный контроль и отдаляются от меня, и всемирная гравитация растаскивает нас троих в стороны. Я уже не уверена, какую роль в этой картине играет мой муж. Он молчит, он весь ушел в себя и с неутомимым упорством гонит машину вперед. Солнце уже село, дневной свет растворился в серо-голубых сумерках, а он все так же сосредоточенно вглядывается в дорогу перед нами, словно подчеркивает сплошной линией длинное предложение в особенно заумной книге. Если я спрашиваю его, о чем он думает, он обычно отвечает:

Ни о чем.