Архив потерянных детей

Я и сейчас спрашиваю, о чем он думает, и в ожидании ответа вглядываюсь в его губы. Они сухие и обветренные, и их можно поцеловать. Он какое-то время обдумывает ответ, облизывает губы кончиком языка:

Ни о чем, говорит он.

ГРАНИЦА ТЕНИ

Страх – при свете дня, под солнцем – это нечто конкретное, и оно владеет взрослыми: страх, что мы слишком быстро несемся по шоссе, страх перед белыми полицейскими, дорожными авариями и несчастными случаями, перед подростками с оружием, страх заболеть раком или получить сердечный приступ, страх перед религиозными фанатиками и перед насекомыми, крупными и мелкими.

Зато ночью страх овладевает детьми. Откуда он берется, понять труднее, тем более дать название его источнику. У детей ночной страх – это небольшой сдвиг в качестве и состоянии вещей, как если облако внезапно наплывает на солнце, заслоняет его, заставляя цвета блекнуть до оттенков самих себя.

Наших детей по ночам пугает тень колышущихся от ветра штор на стене, сгустившийся в углу комнаты мрак, звуки рассыхающегося дерева и ворчание в водопроводных трубах.

Но даже не это. А нечто много большее. Нечто, что стоит за их детскими страхами. Нечто слишком далекое от их восприятия, чтобы они могли посмотреть этому страху в лицо, не то что совладать с ним. Страх наших детей – своего рода энтропия, беспрестанно нарушающая очень хрупкий баланс взрослого мира.

Длинные стрелы дорог, пустынных и монотонных, привели нас из Оклахомы через северный выступ Техаса к бетонной дороге на съезде с шоссе 66. Городок Тукумкэри в штате Нью-Мексико, и здесь мы нашли гостиницу, в здании которой раньше помещалась баня. Не уверена, надо ли понимать так, что баня по совместительству служила борделем. Хозяин бензоколонки расписывал ее райским местечком, когда мы спросили, где тут поблизости можно заночевать: просто и элегантно, кресла-качалки и всякое такое, для семейного отдыха лучше не сыскать. Однако вместо этих прелестей мы, припарковав машину, увидели кладбище из ванн и поломанных стульев на лужайке косогором, ведущей к веранде, затянутой паутинами старых гамаков, развешанных по стенам над пустующими цветочными горшками. И бессчетное поголовье кошек. Какой-то постоялый двор, полный зловещих предзнаменований. Дети очень точно выразили общее впечатление:

Мерзость какая.

Фи, как грязно.

И заныли:

Давайте вернемся домой.

А вдруг тут водятся привидения, ма?

Зачем в коридоре на кресле-качалке сидит пугало в женском платье?

Для чего на стенах навесили столько шляп, масок и крестов?

Наши ночи в мотелях все удлиняются, все больше полнятся призраками прошлого и будущего, таящими ночные страхи. Нам выделили две смежные комнаты, и в нашей мой муж завалился спать, рано. Пока я уталкиваю детей в постель, они канючат:

Что-то должно случиться, мам?

Да ничего не случится, заверяю я их.

Но они стоят на своем. Они не могут спать. Им страшно.

Мама, можно мне пососать палец?

Можешь почитать нам, ну пожалуйста, перед сном?

«Книгу без картинок» мы так зачитали, что она больше нас не смешит, разве что девочку. Тогда мы достаем иллюстрированное издание «Повелителя мух». Девочка засыпает почти мгновенно, уютно посасывая большой палец. Мальчик внимательно слушает, взгляд живой и заинтересованный, в широко раскрытых глазах ни тени сна глубокого, без сновидений, к какому должны располагать детей темные ночи. Некоторые строчки мы зачитываем вслух, и они тенями блуждают в комнате:

«Может, зверь этот и есть… может… ну… это мы сами».

«Надо держаться, и точка. Взрослые бы держались…Я вообще… почему у нас все так плохо?»

«Мир – удобопонятный и упорядоченный – ускользал куда-то».

«Может, мы сами, ну…»

Мой муж как-то рассказал мне, что, когда мальчик был еще совсем младенцем, сразу после того, как умерла его биологическая мать, он чуть не каждую ночь просыпался от кошмаров и громко плакал в хлипкой расшатанной кроватке, куда его укладывали на ночь. Муж шел к нему, вынимал из кроватки и на руках укачивал, напевая в качестве колыбельной строки из своего любимого стихотворения Голуэя Киннелла[76]:

Когда я во сне захожу
к тебе в комнату, и беру тебя на руки,
и держу тебя на руках в потоках лунного света, ты льнешь ко мне,
прижимаясь крепко,
как будто, прильнув друг к другу, мы получаем шанс спастись. Я думаю,
ты думаешь,
что я не умру никогда; я думаю, я излучаю
на тебя постоянство дыма или звезд,
даже когда мои поломанные руки, обнимая тебя, исцеляются.

Мальчик крепко держится за мою руку, пока я пытаюсь перевернуть страницу. Как будто у нас на ночь глядя затеялась игра в перетягивание каната, разве что эти канаты невидимые, чисто эмоциональные. Прежде чем я возобновляю чтение, он спрашивает:

А что, если бы мы тоже остались одни, без тебя и папы?