Архив сельца Прилепы. Описание рысистых заводов России. Том III

Если бы Лодыженский повел свой рысистый завод в призовом направлении, то, весьма возможно, достиг бы известных результатов. Лодыженский был, несомненно, любителем лошади, но знатоком ее он никогда не был. У него не было ни чутья, ни вкуса к лошади, ни коннозаводского таланта. На свой завод он истратил много денег, но не получил сколько-нибудь заметных результатов. Это был метизатор в душе, человек, который всю жизнь делал опыты, метался из стороны в сторону, вечно кого-то с кем-то скрещивал и ни на чем остановиться не мог. Те рысистые лошади, которых я у него видел, были бы приемлемы в захудалом заводе 1880-х годов, видеть же их в те годы, когда на ипподромах блистал Крепыш, ехали Палач, Барин-Молодой и другие, было более чем странно.

Верховые лошади завода Лодыженского также не отличались какой-либо однотипностью или совершенством форм. Они были просты, часто грубы или сыры, с небезупречными ногами. В Полтавском ремонтном районе, где было столько замечательных заводов верховых лошадей, на них бы даже не посмотрели, но в Пензе они сходили и принимались ремонтерами. Лишь изредка среди них выделялась какая-нибудь замечательная по типу и породности лошадь, как отражение воейковских лошадей, преимущественно тех, в которых текла кровь Малек-Азира. Лодыженский хотя и не говорил, но, по-видимому, сознавал, что его верховые лошади далеки от идеала, поэтому скромно именовал их верхово-упряжными. Рабочие лошади завода были лучше, среди них было немало приятных экземпляров.

Фёдор Ильич любил говорить о лошадях. Он много бывал за границей, много читал, получал в свое время английский коннозаводской журнал, наконец, он провел детство среди знаменитых коннозаводчиков, а потому нельзя не удивляться, что сам он так мало понимал и чувствовал лошадь. Рассказчик он был превосходный, любил и умел рассказывать. Кроме того, он обладал большим чувством юмора. Как и полагалось настоящему барину тех времен, он любил полиберальничать, поругивал власть, тонко высмеивал становых и исправников, правда не подрывая их авторитета и только в своем кругу. Духовенство он недолюбливал, религиозностью не отличался и замечательно рассказывал разные эпизоды из жизни духовных лиц. Он был неподражаем в изображении протодиаконов, и мы закатывались от смеха, когда начинались эти рассказы в лицах. От него я узнал много интересного о коннозаводской старине. Он хорошо помнил своего деда Дмитрия Петровича Воейкова и его брата Василия Петровича. Особенно был замечателен рассказ Лодыженского о том, как Василий Петрович и Дмитрий Петрович, начав спорить о лошадях, переходили все границы и кричали так громко, что нарушали благолепие и монастырскую тишину. Дело происходило в монастыре, где принял схиму Дмитрий Петрович и куда частенько приезжал его брат Василий. В таких случаях неизменно появлялся настоятель монастыря, увещевал братьев и разводил их по кельям. Спор о том, кто был лучше – орловский Синобар или ростопчинский Ришан, – так и оставался неразрешенным!

Однажды Дмитрий Петрович спросил своего внука Фёдора, почему барышники, ведя лошадей на ярмарку, вплетают им в хвосты пучки соломы? Тот же обычай держался и у крестьян, а равно и во многих заводах. Мальчик, конечно, не мог ответить и начал строить разные догадки. Дедушка рассмеялся и сказал: «Этот обычай пришел к нам из Англии: там в прежнее время крестьяне имели обыкновение, ведя лошадей на продажу, вплетать им в хвосты пучки соломы. Где бы такая лошадь ни находилась – на площади, в городе или же просто встречалась на дороге, всякий англичанин знал, что она продается, и мог ее торговать. Хитрые английские крестьяне, народ практичный, тем самым были избавлены от необходимости помещать объявления о продаже своих лошадей». Еще и теперь сплошь и рядом барышники, ведя лошадей на продажу, вплетают им в хвосты пучки соломы. Все думают, что это наш исконный русский обычай, и ошибаются.