Архивное дело

– В ту пору все скоропостижные смерти объясняли так: «Чемер хватил». С точки зрения современной медицины, полагаю, инфаркт свел Степана Половникова в могилу.

Антон помолчал:

– Как бы, Михаил Федорович, мне с дедом Лукьяном Хлудневским повидаться?

– Утром Лукьян находился дома, – участковый взглядом показал на стоявший у крыльца колхозной конторы желтый служебный мотоцикл. – Если надо, разом домчимся до Серебровки…

Бирюков хотел было, не откладывая, принять предложение Кротова, но, увидев вышедших из сельмага Инюшкина и Торчкова, помедлил с ответом. Старики, отчаянно споря, направились к ним. Не дойдя шага три, Торчков бодро вскинул к помятому козырьку серой кепчонки сложенную лодочкой ладонь и на одном дыхании выпалил:

– Здравия желаю, товарищи офицеры милиции!

– Здравствуйте, уважаемые пенсионеры, – стараясь не рассмеяться, сказал Антон. – О чем спор ведете?

Торчков чуть замялся:

– Проблемный вопрос, Игнатьич, не дает мне покоя. Арсюха ответить на него не в состоянии. Может, ты скажешь: как в Америке положение с банями?

– С какими?

– Ну это… с обыкновенными, в каких мы по субботам моемся.

Бирюков все-таки не сдержал улыбки:

– Думаю, Иван Васильевич, в банном вопросе у американцев проблемы нет.

– Ну а парятся они, как русские мужики – до изжоги, или только для отвода глаз, чтобы очередь отвести? И опять же: березовых веников у них, наверно, кот наплакал…

Участковый подозрительно глянул на Торчкова:

– Ты, Иван, случайно, не отоварился у Паутовой черносливным компотом?

– Перекрестись, блюститель закона! У меня теперь это… Как говорят по телеку, трезвость – норма жизни.

– А чего каверзные вопросы задаешь?

– Какие хочу, такие и задаю. Застольное время давно кончилось, а ты по старым меркам живешь, не можешь привыкнуть к гласности.

Участковый усмехнулся:

– Наверно, хотел сказать «застойное» время?

– Кротов, я никогда не двуличничаю, как другие. Что хотел, то и сказал. В чем в чем, но в застольных делах мы на месте не стояли, а неуклонно росли вверх. Советую тебе телек почаще смотреть. Там теперь все доступно объясняют, – мигом вывернулся Торчков и брезгливо сплюнул в сторону. – А насчет причисленного тобою к алкоголю компота скажу прямо: сто лет видал я тот прокисший компот! Мне вчерась Матрена привезла из райцентра десять бутыльков психоколы.

– Чего, Вань?.. – быстро вклинился в разговор Арсентий Ефимович Инюшкин.

– Чего? Чего?.. – передразнил Торчков. – Не прикидывайся валенком! Вроде не знаешь американскую газировку в бутылочках…

Инюшкин утробно хохотнул:

– Во когда я смикитил, почему ты Америкой заинтересовался. Значит, с наших яблочных напитков перешел на американские. Та газировка, Ваня, пепси-колой называется.

– Чо, шибко грамотным стал?

– Читать умею.

– Иди ты, Арсюха, со своими подковырками в пим дырявый!

– А ты, Ваня, шел бы со своими вопросами в баню…

Торчков с неподдельным изумлением глянул на Инюшкина, покрутил указательным пальцем у виска и повернулся к Бирюкову:

– Ненормальный. Чо с него возьмешь?..

– Не горячитесь. Проблемные вопросы надо решать спокойно, – стараясь примирить стариков, сказал Антон, однако Торчкова уже занесло:

– Игнатьич! Лично с тобой могу беседовать хоть до третьих петухов, а зубоскал Арсюха не заслуживает моего внимания ни на минуту. Я категорически осуждаю его недостойное поведение! – И, шаркая стоптанными сапогами, засеменил вдоль деревни к своему дому.

Инюшкин затрясся от внутреннего смеха. Зная неуемную натуру Арсентия Ефимовича насчет всевозможных розыгрышей, Антон улыбнулся:

– Зря обидели веселого человека.

Арсентий Ефимович, сдерживая смех, закрутил лысой головой:

– Нет, Антон Игнатьевич, Кумбрык не обидчивый, он заполошный. Сегодня же вечером придет ко мне с новой проблемой, например: «Почему при передаче телемоста американцы разговаривают с нашими людьми на своем языке, а смеются по-русски? Откуда они русский смех знают?» Ей-богу, мы с ним уже не один вечер потратили на решение подобных проблем. С Ваней не заскучаешь…

Бирюков пригласил Инюшкина в кабинет участкового, чтобы переговорить с ним, как советовал дед Матвей, о Жаркове. Едва Антон заикнулся о первом председателе колхоза, лицо Арсентия Ефимовича посерьезнело, а гусарские усы будто ощетинились.

– Плохого про Афанасия Кирилыча ни слова не скажу, – сухо буркнул он. – Если хочешь услышать плохое, Кумбрыка спроси. Мне Лариска Хлудневская показывала Ванины мемуары. Чуть не полную тетрадку ерунды намолотил.

– С чего это Иван Васильевич так разошелся?

– У Вани сейчас очередной закидон. Увлекся критикой культа и «застольного» периода. Чуть что – сразу ораторствует. «Теперь не те времена, чтобы геройские звезды разбрасывать да на щит славы поднимать! Теперь надо правду-матку в глаза резать!» Вот и режет ахинею. Знаешь, как в той пословице: заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибет… – Инюшкин нахмуренно помолчал. – Мне думается, Торчков решил отыграться на Жаркове за то, что Афанасий Кирилыч ему в мальчишестве уши до красноты надрал.

– За какую провинность?