Архивное дело

– Пацанами мы коньки к валенкам сыромятными ремнями привязывали. Ваня однажды и сообразил для этих ремешков супони из двух колхозных хомутов выдернуть, а Жарков подловил его, проказника.

– Значит, у вас о Жаркове хорошее мнение?

– Даже отличное! – не колеблясь заявил Инюшкин. – Я лучше Вани знаю Афанасия Кирилыча. Жарков квартировал у нас. Домик хоть и тесноватый у моего отца был, но комнатку для председателя выкроили. Да он в ней почти и не находился. То на культстане с колхозниками заночует, то в конторе до утра засидится. Вздремнет часок, и ни свет ни заря опять в поле покатил. Меня часто за кучера брал. Повозил я его и по полям, и до райцентра. Бывало приедем из района, Афанасий Кирилыч чуть не всю сельскую детвору хоть карамелькой да одарит. После закрытия частной торговли кооперация не сразу на селе развернулась, так что и карамельки радостью были, – Инюшкин повернулся к участковому. – Так ведь, Миша?..

Кротов утвердительно кивнул.

– Много мы с дядей Афоней, так я называл Жаркова, поездили… – грустно продолжил Инюшкин. – Проще говоря, Антон Игнатьевич, с Афанасием Кирилычем я, не задумываясь, пошел бы в разведку…

– Не помните, как он последний раз уехал? – спросил Бирюков.

Лицо Инюшкина еще больше помрачнело:

– Помню. Запряг я Жаркову Аплодисмента – выездной жеребец у нас так назывался. Вороной масти, с белыми «чулками» на передних ногах. При коллективизации этого жеребца у Хоботишкиных забрали. Ну, значит, уже крепко завечерело. Афанасий Кирилыч довез меня от конюшни до дома и наказал идти спать. А сам вроде бы в Серебровку покатил.

– По какому делу?

– У него разных дел хватало.

– Что-нибудь конкретное из последнего разговора с ним не запомнили?

– Давно это было… – Инюшкин хмуро задумался. – Нет, Игнатьич, конкретного вспомнить не могу. Врать же, как Ваня Торчков, не стану.

– Что за общественные деньги вместе с Жарковым исчезли? – снова задал вопрос Антон.

– Об это тоже ничего не могу сказать. Память у меня в те годы была молодая. Она хотя и надежная, да не всегда главное запоминает. Вот, будто сейчас вижу, как дядя Афоня каждый раз покупал в райцентре макароны с мясом. Были тогда такие консервы, очень я их любил. Вернемся, бывало, домой и на соревнование друг с дружкой по полной банке за ужином уплетем. Еще нравилось мне собирать нарядные коробки из-под папирос. Обычно дядя Афоня курил дешевые папироски «Мак». Гвоздиками он их называл. В праздники же покупал «Сафо». Папиросы искурит, а коробку где попало не бросит, обязательно мне отдаст… – Арсентий Ефимович задумчиво погладил усы. – Еще помню, как однажды Жарков разрешил выстрелить из именного нагана. Воткнули в огороде черенком в землю лопату, отошли на пятьдесят шагов, и я, к своему удивлению, прособачил в ней дырку. Отец, увидав дырявую лопату, хотел задать мне основательную лупцовку, но дядя Афоня не позволил. «Это меня, Ефим, – говорят, – надо розгами пороть. Думал, Арсюшка промахнется на таком расстоянии, а он, шельмец, в самую десятку влепил».

– У Жаркова был именной наган?

– Да, с надписью на рукоятке: «А.К. Жаркову – от Сибревкома. 1920 г.»

– Арсентий, – вдруг обратился к Инюшкину Кротов, – ведь Жарков и ликбез в Березовке организовывал. Помнишь, как в двадцать восьмом он ходил по дворам и чуть не силой заставлял учиться и малых, и старых?..

– Нето не помню! – живо подхватил Инюшкин. – Мы с тобой, Миша, тогда босоногими пацанами были, а другим-то ученикам бороды мешали каракули выводить. А писали на чем?.. Бумаги не было, так Афанасий Кирилыч раздобыл в Новосибирске два мешка водочных наклеек. На обороте тех лоскутков, размером с ладошку, и упражнялись рисовать буквы.

– Карандашей на всех учеников не хватало, – опять заговорил Кротов. – Каждый карандашик – помнишь, Арсентий? – на четверых разрезали. Закручивали отрезочки в свернутые из газетных клочков трубки, чтобы ловчее в пальцах держать, и до полного основания грифеля исписывали…