Архивы Дрездена: Ведьмин час

– Скажи-ка, – вкрадчиво продолжил Корб, – будь он среди живых, как ты думаешь, он все еще любил бы тебя? Гордился бы тобой? Той, кем ты стала?

Казалось, что не Мэб сошла с подиума, а сама реальность вежливо отступила в сторону: только что королева находилась в другом конце зала, и вот снег опускается на прямую, будто лазерный луч, полоску инея на полу, а Мэб стоит на расстоянии вытянутой руки от Корба.

– Твои склизкие уста недостойны произносить его имя, – негромко и злобно сказала она.

– Вот она ты, – одобрительно молвил Корб. – Я знал, что ты где-то там, под этой толщей льда. Сколько бы сил ты ни скопила, старуха, сколько бы власти у тебя ни было, ты знаешь, кто ты такая. И я знаю. Ты никто.

Лицо Мэб перекосилось в совершенно человеческой гримасе ярости, и я перепугался так, как давно уже не пугался. Королева оскалилась, начала говорить, но затем ее черные глаза округлились, а взгляд скользнул по цепи и остановился на инкрустированном кристаллами бронзовом кулаке спутницы Корба.

Король фоморов, запрокинув голову, радостно загоготал по-гусиному.

Фигура в плаще двигалась с той же скоростью, что и Мэб. Только что была в десяти футах за спиной у Корба, а потом – бах! – и грянул гром.

Я толком не понял, что случилось. Да и никто не понял бы. Думаю, бронзовая женщина метнулась вперед и нанесла удар. Я чувствовал, что Мэб окружена таким защитным полем, которое я не сумел бы создать, но этот удар вспорол оборону Зимы, словно ее не существовало. За раскатом грома почти мгновенно последовал грохот, с которым раскалывается камень.

Я повернул голову – по ощущениям так медленно, будто меня погрузили в желатин, – и увидел, как по залу разлетаются осколки троноподобного кресла. В каменной стене за ним образовалась неровная дыра размером с полгроба.

Королевы Воздуха и Тьмы как не бывало.

В зале воцарилось потрясенное молчание.

Очень медленно и нарочито театрально фигура в плаще подняла руки и отбросила капюшон.

Открылось лицо – тоже бронзовое, инкрустированное кристаллами, и настолько прекрасное, что ни один смертный не сумел бы осознать такой красоты. Волосы этой женщины – длинные, гладкие и такие тонкие, что складывалось впечатление, будто она только что вышла из воды, – походили на сотканный из серебра шелк.

Но меня встревожили ее глаза. Вернее, глаз. Один был ясный, изумрудно-зеленый, а второй…

На идеальном бронзовом лице изуродованный глаз притягивал внимание, как виселица в общественном парке. Гранитно-розовые края глазницы иссечены белыми шрамами, словно их расцарапала самая громадная и зловредная кошка из тех, что вы когда-либо видели. Верхнее веко опущено, но глаз не ввалился, а, наоборот, слегка выпячивался, словно предназначен для существа значительно крупнее, чем эта женщина.

Вокруг нее пульсировала гудящая энергия, которой я никогда прежде не чувствовал: мощь такая ужасная и древняя, что мир уже не помнил, какова она. Эта мощь требовала моего уважения, подчинения, благоговения и смиренного ужаса, и вдруг я понял, что происходит.

Передо мной стояла богиня.

Грудь сдавило так, что я едва дышал.

Я не смог бы пошевелиться – даже если бы захотел.

По залу прокатился стон, и я с некоторой тревогой понял, что вхожу в число стонущих.

Краем глаза я заметил, что Ваддерунг и Ферровакс уже не сидят, а стоят, стиснув кулаки, и смотрят не друг на друга, а на женщину.

Взглядом единственного глаза богиня обвела присутствующих, задерживаясь на каждом лице. На Зимнюю Леди она посмотрела с нескрываемым презрением – в точности так же, как и на других участников договора, – а ее голос…

О господи.

Ее голос был как секс, шоколад, горячий суп и ванна холодным дождливым вечером; он обещал такое, что к нему нельзя было не прислушаться, и разносился по залу так, словно богиня говорила через мегафон, хотя никакого мегафона у нее, конечно же, не было.

– Ох, дети, дети… – Она неодобрительно покачала головой. – Мир оказался в руках у детей…

Взгляд богини остановился на Ферроваксе, и у нее дернулась щека. Затем она посмотрела на Ваддерунга и обнажила в улыбке идеально-белые зубы.

– Выходит, ты по-прежнему играешь в эту игру, одноглазый? По-прежнему столь заносчив? Посмотри, как низко ты пал. Водишься с насекомыми, будто сам мало чем отличаешься от смертных.

Никто не шевельнулся.

Никто не сказал ни слова.

А затем по каменному полу раздались шаги.

Из-за спины у стоявшей без движения Гард вышел джентльмен Джонни Марконе в безупречно скроенном костюме. Оставив охрану позади, он невозмутимо подступил к богине.

– Добрый вечер, мадам. Я барон Джон Марконе, и это мой дом. Не позволите ли узнать, как я могу к вам обращаться?

Прищурив глаза, бронзовая женщина смотрела на него с тем омерзением, какое обычно приберегают для навозной кучи, в которой развелись опарыши. Наконец она тряхнула головой, отвлеклась от созерцания Марконе и вновь устремила взгляд на Ваддерунга.