Армагеддон

И шар кружится, перекатывается в пустоте и показывает нам то, что мы способны увидеть — и очень многое, что мы просто не видим или пока не видим… Миллионы человеческих глаз вглядываются в незримое — слишком шумное для нашего зрения…

Между тем, в темноте шум тропического ливня как-то перестал походить на самого себя. Я прислушался: теперь он был больше похож на звуки летнего дождя, который барабанит по московским крышам. Было слышно, как неистовые струи ударяются о железо и об асфальт. Как где-то рядом гремит и жалуется водосточная труба всеми своими ржавыми ревматическими коленами. Просветлело, и правда обозначила себя нашей московской квартирой, с темными квадратами картин и голым предрассветным окном.

Спящая рядом легко вздохнула и открыла глаза — в моей реальности или где? Смотрю — и не узнаю.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Я не ищу истины. Она и так есть, ей даже не надо обнажаться, чтобы увидели ее. Истина очевидна. Просто мы сами закрываем глаза и отворачиваемся.

…В предрассветных сумерках, когда все еще смутно и неопределенно, приподнявшись на локоть, я рассматривал рядом спящую. Я не был уверен, что это Тамара, что она последовала за мной, уж очень не хотела. Лицо было еще полустерто сном и не выявлено светом. Тем более, что черты распустились, расправились — во сне оно помолодело. Стрижка как у мальчика. Плоские веки, губы без косметики — она была похожа на многих женщин, которым я заглядывал в лица. Скупо намеченное, обобщенное. Любимое, целованное мной не раз (губы, которые мягко, податливо раздвигались ищущим моим языком, их обволакивающая, засасывающая в сладость трясина) — да! Но чье, не уверен.

Мгла между тем все истончалась и редела, и рисунок на смятой подушке проявился вполне. Она открыла глаза сразу — и я отпрянул.

Это была не Таня, не Тамара. Даже не похожа на них. Восточные с поволокой глаза, еврейские пухлые губы, подбородок с ямочкой. Главное, когда-то полу-мальчиком я ее знал, и был не то что влюблен, а как бы тягостно прилепился — все время хотел ее видеть и трогать. Тяжелое вымя, довольно большой живот — вся она отпечаталась во мне. Смугло-коричневая, она была похожа на сладкую сливочную помадку, и коровий взор ее так же тянулся ко мне. Алла — вот как ее звали.

Она посмотрела и не удивилась. Потерлась о мою щеку щекой — «какой колючий!» — перелезла через меня и, тяжело ступая по полу, подошла к стулу, начала одеваться.

«У нее и одежда тут», — подумал я.

— Тебе вчера звонили из журнала, — вскользь сообщила, втискивая себя в джинсы. — Главный недоволен, где материал? Приходи хоть к четырем, передал, но чтобы статья была вовремя. Надоело. Так и передайте ему, надоело.

«В курсе моих дел. Что, она живет здесь?»

— У меня сегодня дежурство с утра. («Она же врач!») Так зайди в магазин и купи что-нибудь на вечер. Да и сам не поздно приходи. И не пьяный. Что молчишь?

— А чего отвечать?

— Услышал ты меня или нет, мне ведь тоже знать надо.

— Услышал.

— И на том спасибо.

— Пожалуйста.

— Не хами.

С этим Алла прошествовала на кухню пить свой утренний кофе — большую кружку, с молоком. Почему-то я знал ее привычки. «Неужели она моя жена? — панически проносилось в голове. — Лично она в этом не сомневается и распоряжается мной привычно. Не один год, видно, живем — ничего не помню. Надо Сергею позвонить. А как же Тамара? Еще вчера я засыпал в номере отеля, мраморный умывальник, розовый унитаз и ванна, а просыпаюсь — вот она — почти коммуналка. Если я здесь живу, то кто же в мое отсутствие тут жил за меня, жениться успел? Слава Богу, детей, кажется, не успел нарожать, ведь она к этому всегда была готова — и все мои будут».

— Чао! — на ходу сказала жена Алла и протопала копытцами-туфельками к выходу.

«Неужели кто-то похожий на меня? А если это я, тот же я, но со своим сознанием? Вот сейчас он, который я, явится — видно, загулял, и, известно где — как мы этот узел развяжем? Хоть драться не станет, себя я знаю. А может быть, он там остался, среди пальм и кокосового мусора на берегу океана, и это я вынырнул оттуда? А если меня выписали из сумасшедшего дома и Алла ведет себя, будто ничего не случилось, для профилактики, ведь она врач!»

Много вопросов я задал сам себе. Тот, другой, возможно, мог бы на них ответить, но я ничего вразумительного не находил. Одно было неоспоримо: я работал в своем журнале, на работу несколько дней не являлся, материал не предоставил. Неужто запорол?

Зазвонил телефон.

— Алло! Слушаю.

— Ну вот, наконец-то! Ты что загулял, видел я тебя с черноглазой, или на дачу ездил? Лето в этом году, правда, никудышное — дожди.

— Кто это?

— Сергей.

— А как же Тамара?

— Какая Тамара?

— Ну да…

— Приезжай сегодня пораньше. Статью твою ждут.

— Зияние. Нет пока статьи.

— Борода будет очень недоволен.

— Значит, битым быть.

— А ты свою старую, помнишь, показывал, переделай. И тут и там о новом в литературе.

— Но ей же уже три года.

— Подумаешь, там о концептуалистах, здесь речь пойдет о постмодернистах. Не одно ли и то же? На полчаса работы. Только фамилии другие поставь. А можешь и эти оставить…