Армейская пора (Лыжню! – 2)

Но с этим все как-то сразу забыли, что товарищ (госпожа для XXI века) В. Назарова по-прежнему находится на моих многострадальных руках. И чертовка Вероника совсем не возражает, чтобы оставаться на прежнем, для нее таком приятном месте.

Пришлось самому провентилировать гендерный вопрос отношений полов. Кто-то же должен, хотя бы он. Иначе у него руки оторвутся. Но сделал это издалека.

— Товарищ полковник, нельзя ли отдать вашу дочь на попечение медиков, — нейтрально сказал я. Еще добавил: — да и мои руки заодно освободить, сейчас ведь будет общее награждение, не так ли?

— Да? — очень ядовито пояснил Назаров, — а по-моему вы очень рады такому положению. Эдакая сладкая парочка, не пристрелить, не повесить.

— Товарищ полковник, — опять нажал я на больное место в органоне отца, в миру Викентия Александровича Назарова, человека для меня с высоким званием и должностью, — ваша Вероника сейчас больна и никак не хочет заниматься амурными делами. О чем вообще можно говорить?

— Но я не то, чтобы не хочу заниматься, — не поддержала меня эта девочка — чертовка, но потом все же подкорректировала свое мнение, — однако, папа, у меня действительно весьма побаливает нога. Я даже не могу встать на нее.

По-моему, Назаров, несмотря на сравнительно долгую жизнь (не в сравнению с моей, разумеется) и бурную деятельность на посту начальника одного из учебного центра ГСВГ, вывихом конечностей, хотя бы одной, не страдал. Потому как слова мои и собственной дочери для него остались словами, очень необязательными и пустыми.

Но тут вмешался маршал Кожедуб, который в бурной молодости с блеском повоевал Великую Отечественную войну и там неоднократно встречал не только свои раны, но товарищей. Он приказал нашим медиков, а они здесь были как раз на этот случай, взять больную советскую гражданку, дочь нашего офицера и немедленно госпитализировать ее в советский госпиталь местного учебного центра.

Госпиталь, по-моему, был не самый близкий и совсем не самый лучший, зато ее будут лечить со всем старанием и пользой. Еще бы, ее отец здесь был начальником! Молодец Кожедуб, все правильно подметил и сообразил. Приказал так, что осталось только принять во фрунт и исполнять.

Медики — обычные, в общем-то, солдаты, но немного обученные медицинской специфике и в связи с этим возведенные в ранг санитаров, приволокли медицинские носилки. И я с большой радостью возложил на них Веронику. Сверху ее укрыли шерстяным одеялом.

Фу-ух, баба с возу — кобыле легче. То есть я, конечно, не эта самая симпотная животинка, но все равно полегчало и на моей душе, да и на руках тоже.

Девушка же громко и немного в надрыв застонала. Вот ведь актриса! Я то прекрасно помнил, как она себя вела, терпеливо выдерживая боль и страдания. Сейчас ей тоже мучали боли, ей бы совсем не помешали обезболивающие лекарства, но все же, главным образом, она играла на публику.

Но мне уже все пофигу. Я сделал все, что от меня требовалось и от советского человека и из гуманитарных соображений. А теперь пусть страдает с ее характером ее отец. Викентий Александрович, в конце концов, сам виноват, именно он воспитывал.

Однако в конце она меня все же подловила, позвала слабеющим, очень нежным голоском, уже от которого слышалось, как она мучается и страдает. Я-то понимал, что это просто игра, девушка пытается поймать в амурные тенета понравившегося ей мужчину. Но стоявшие поблизости важные чины — и маршал авиации Кожедуб, и полковник Назаров, и даже капитан Гришин, он-то здесь что лезет — так стали подгонять меня разгневанными взглядами, что я сам не понял, как очутился около девушки.

Вот я фигею, дорогая редакция, Вероника, конечно девушка настырная и в чем-то наглая, но ее отцу достаточно один раз поговорить с ней серьезно, а потом только устойчиво придерживаться данной линии и уже через месяц она станет, как шелковая.

И я это не предполагаю, я просто знаю. Деканом я воспитал десятки таких вот юных прелестниц и даже успешно отбил не одну романтическую, но мне совершенно не нужную любовь. И из этого опыта я четко знаю — во всех этих любовных интрижках юных девиц всегда обязательно виноваты мужчины — их объекты подражания и любви.

И с Вероникой сначала я тоже был виноват. Но ведь я, право, не знал, что она так лихо подсечется, с налета. И моя обычная, в общем-то, вежливость, станет твердой базой девичьей любви.

А вот потом виноват стал исключительно отец Вероники. Я даже никогда не думал, что железный, твердокаменный полковник Назаров, который стальной рукой руководит, я даже не побоюсь сказать, вертит, как хочет, солдатиками и офицерами учебного центра, интендантами и «покупателями» из дивизий.

Дома же в конечном деле оказался капризный, своевольный, и слабый характером человек. Вот даже сейчас, прикрикни он твердым голосом, мол, хватит, ребятишки, от этого даже детишки рождаются, а гусь свинье не товарищ.

Кто гусь, кто свинья, кгхм, м-да, но главное твердо, даже жестко и мы бы разбежались навсегда — я с облегчением, она с горечью, зато это была бы уже прошлая любовь. А так, что мучатся-то?