Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

Он разглядывал лежащий перед ним апельсин и пытался остыть. Воткнул узловатые сильные пальцы в желтую шкурку фрукта, обнажил дольки, бросил прохладную дольку в рот и предался размышлениям. Артисты «Фугас» не приняли, это было ясно, и сей факт требовал осмысления. Проще всего было пьесу снять — ставить спектакль с протестующими артистами стало бы подвигом с почти определенным результатом. Театр — искусство командное, а команда не готова, команда против, подумал худрук и сам же себя одернул. «Значит, уступить?» — спросил себя худрук, и вся его мощная индивидуальная армянская сила воспротивилась необходимости когда-нибудь, кому-нибудь, в чем-нибудь уступать. Уступать, сдаваться — никогда! Уступать, и кому? Кучке горлопанов, которым только в радость побузить и повизжать, ни черта они толком не знают, ни черта в театре не понимают, но глотки у них луженые. Он, данной ему властью, решил по-другому и, значит, «Фугас» в театре состоится! Потому что по опыту жизни он знал, что есть в нем лично нечто, что выше расчета, и это нечто говорит ему: рискуй. Пока что он художественный руководитель, и деньги министерство дает ему, всенародному и любимому, не им, артистикам и горлопанам, а персонально ему, и он берет на себя ответственность. Он больше верит себе и другу Осинову, и он рискует.

Уже рискнул, уже распорядился выделить на «Фугас» последние деньги театра. Риск — благородное дело, не сегодня завтра он встретится с художником, обсудит с ним простенькую декорацию и какие никакие костюмы. Дело пошло, господа артисты, через три месяца спектакль должен быть готов, и кто не с нами, тот пусть уходит! Худрук поедал апельсин и с каждой проглоченной сочной долькой чувствовал, как растет в нем уверенность в себе и в проекте.

А еще он вдруг снова вспомнил о Романюк. «Гаяне, — сказал он себе, — милая моя Гаяне!» Произнес дорогое имя, сердце его согрелось, мысли взлетели и понеслись к ней, в любимое прошлое. В конце концов, сказал он себе, все, что мы делаем в театре, мы делаем ради любви. Или ненависти, что по сути тоже есть любовь только с обратным знаком. Чем сильнее мы кого-то любим, тем сильнее кого-то ненавидим. Брехт ненавидел фашизм — на этой ненависти, как на чистом сливочном масле — написал свою гениальную антифашистскую пьесу «Карьера Артуро Уи». Любовь и ненависть главные движухи театра, но не равнодушие, господа артисты, не ваш холодный нос… Надо будет наказать Саустину закрепить за Романюк главную роль в Фугасе. Да, обязательно главную. И вообще, подумал худрук, неплохо бы ее увидеть. Гаяне ты, моя Гаяне…

22

Вечером, как обычно у Саустиных, заседала головка.

Разлили пива, чокнулись, глотнули. Мужская часть украшалась улыбками, женская, в лице Вики, держалась нейтрально.

— Поздравляю вас, идем по плану! — сразу заявил Олег. — Часть артистов не приняла пьесу, и это тоже очень хорошо; по опыту знаю: самый страшный враг театра — единодушие. Это как голосовать списком — бессмысленно и неэффективно. Зато те, кто хочет со мной работать, будут это делать на весь отмот… Я на коне, я свой сияющий план уже наметил, теперь очередь ваша…

— Я нашел пьесу, — сказал Осинов. — Что еще?

— Ты обнаружил пьесу готовенькой, под носом, на подоконнике, — вставила Вика. — Это не называется «нашел».

— Артисты, с вами трудно говорить, я вас не понимаю, — отбился Осинов и подумал о том, что сказал правду. Он действительно не любил артистов. Недолюбливал. Не доверял.

— Объясню, как режиссер, — сказал Саустин. Он прикончил бокал, зажевал чипсой, на секунду задумался. — Слушайте все… Дед запустил в театре «Фугас» и сам себя загнал в нашу облаву. Теперь надо создать ситуацию, при которой ему уже не выбраться за наши флажки. Это, Юра, дело твое.

— Поясни, — Осинов слегка заволновался.

— Не бзди, Юрок. Дело не мокрое. Влажноватое — это правда, но все же жизнь напрямую ты у него не отнимешь — может, и выживет еще. Шучу… Короче, надо гадить и метить, гадить и метить, Юрок, дело у нас такое, благородное. Размести повсюду — в СМИ, в социальных сетях и блогах — победоносную, шумную информацию о том, что в нашем театре готовится к постановке убойная пьеса «Фугас», что театр сделал на нее ставку, что потратил все гос. деньги, что рассчитывает на шумный успех и премии, что уже составлен список ВИП приглашенных, что чуть ли не самого Президента собираются пригласить на премьеру и т. д., и т. п. Ты понял меня, Юрок? Чем шумнее заделаешь ты компанию, тем меньше шансов у Армена в последний момент выскочить из говна и отказаться от проекта. Извини, как он говорит, за слово отказаться…

Осинов одобрительно хмыкнул. Подумал, чокнулся с Саустиным стеклом, хмыкнул еще раз и припал губешками к пиву.

— С ума мы все сошли, — вдруг сказала Вика. — Мне кажется, мы заигрались. Вы послушайте себя, артисты! «Гадить и метить, гадить и метить, дело влажноватое, может и выживет еще…» Мы артисты или мы кто, господа? Уничтожать старика — за что? За то, что он великий? За то, что им можно гордиться, за то, что радоваться мы должны, что живем с ним рядом? За это? За что?