Армяне в Турции. Общество, политика и история после геноцида

Концепт объясняется во второй главе ее труда, где Зараколь говорит о «влиянии запятнанной национальной идентичности»[88]. По представлению Зараколь, у трех стран, которые перестали быть империями, есть две общие характеристики габитуса: в процессе построения современной нации ее идентичность остается «запятнана» «отсталостью», и кажется, что прошлое было более великим и затмевает настоящее[89]. Исходя из этого, Зараколь говорит, что все случаи, которые влияют на формирование государства, занимают важное место в национальном габитусе. Следовательно, то, что отличает Османскую империю от Японии и России, – это «травма, нанесенная империи христианами», которые «ударили империю в спину»[90], – важное замечание, которое она без понятных причин оставляет в кавычках и далее не разрабатывает. Зараколь ведет безостановочный подсчет потерь, которые понесла великая империя, – это, видимо, должно объяснить паранойю, которая пронизывает «турецкое мышление»[91]. В идее габитуса, которую разрабатывает Зараколь, не находится места геноциду, изгнанию, депортациям, конфискациям и другим подобным политическим действиям, несмотря на то что они совершались именно в процессе формирования республики. Не просто так на обложке книги изображены руины Ани – старой столицы средневекового армянского царства Багратидов, а текст начинается с описания реакций в Турции на номинацию Орхана Памука на Нобелевскую премию. Действительно, ее пересказ слов Памука – «массовое убийство армян»[92] – выглядит обскурантизмом. Такой выбор слов воспроизводит парадигму отрицания. Удивительным образом определение Бурдьё, согласно которому история превращается в человеческую природу и отрицается как история, воплощается в обложке, структуре и тексте книги. Эта книга представляет собой пример постгеноцидального габитуса, одним из инструментов которого является манипуляция научными источниками – как по форме, так и по содержанию.

Социологические теории не так-то просто встроить в сферу гуманитарных наук. Однако Штейнмец считает, что основные компоненты теории Бурдьё по сути своей исторические: «На самом деле ядро проекта, который создает Бурдьё, составляют социальное воспроизведение и социальные изменения. Самые важные теоретические концепты Бурдьё – габитус, поле, культурный и социальный капитал – все по природе своей исторические. Вообще, для Бурдьё “любой социальный объект”»[93]. Как пишет сам Бурдьё о роли истории в формировании габитуса:

Являясь продуктом истории, габитус производит практики как индивидуальные, так и коллективные, а следовательно – саму историю в соответствии со схемами, порожденными историей. Он обеспечивает активное присутствие прошлого опыта, который, существуя в каждом организме в форме схем восприятия, мышления и действия, более верным способом, чем все формальные правила и все явным образом сформулированные нормы, дает гарантию тождества и постоянства практик во времени. Такая система диспозиций – прошлое, проникающее в настоящее и стремящееся продолжаться в будущем, актуализируясь в практиках, структурированных в соответствии с его принципами; и внутренний закон, через который непрерывно осуществляется закон внешней необходимости, несводимой к непосредственному, ситуативному принуждению, – есть основание преемственности и упорядоченности, которые объективизм, сам того не подозревая, приписывает социальным практикам[94].

Здесь Бурдьё подмечает одну важную особенность, которая способствует долгой жизни габитуса. Эта особенность кажется нерациональной и, следовательно, сложной для понимания. Если габитус уже закрепился в истории, то он будет самостоятельно себя воспроизводить, даже если внешние условия изменятся. Для изменения габитуса потребуется кризисная ситуация, важный разрыв в истории – должно радикально измениться соотношение сил, поля и ситуации должны поменяться коренным образом. Период с 1915 по 1923 г. можно назвать, пользуясь терминологией Бурдьё, «временем кризиса», когда устоявшиеся соответствия между субъективным и объективным жестоко нарушаются[95].