Армяне в Турции. Общество, политика и история после геноцида

Молчание, неприятие и взгляд на «местные религиозные и этнические группы как на малозначащие пережитки темных веков Турции» оказали прямое влияние на последний период империи и предвещают уже политику геноцида и культуру отрицания, пусть и в несколько сдержанной форме. И после 1915 г. часть немусульманского населения оставалась в Малой Азии и Северной Месопотамии; но само их существование должно было путем локальных, а то и центральных политических мер отрицаться или даже быть уничтожено. С точки зрения государства, немусульманское население Стамбула могло находиться хотя бы под строгим контролем, тогда как немусульмане, все еще жившие в Малой Азии и Северной Месопотамии, в конечном итоге подлежали окончательному изгнанию.

Вопреки проводившимся десятилетиями исследованиям, пренебрегавшим и замалчивавшим проблемы и политику восточных провинций, османисты и историки со специализацией по Турецкой Республике придают им ныне первостепенное значение. Также и Ханс-Лукас Кизер подчеркивает важность перехода от XIX к XX веку:

Ни одно другое государство XIX и начала XX века до тех пор не применяло такого массового систематического насилия для расчетливого изменения этнической карты своих владений. Ни одно государство не зашло так далеко, чтобы использовать свои современные средства власти, а именно вооруженные силы, телеграф, прессу и железные дороги, для уничтожения физического и культурного существования целого народа в пределах пространства, на которое оно претендовало как на «национальное»[149].

Этот поворот к насилию со стороны правительственных и административных механизмов, законодательства и социальной практики, особенно после 1908 г., долгое время игнорировался историографией, и его последствия для государства и общества до недавнего времени также игнорировались. Различия в использовании и организации власти в контексте государства и управления представляют собой самостоятельную область исследования[150]. Я, однако, утверждаю, что политические меры к армянам и восточным провинциям, особенно в период после установления республики, могут быть полезными источниками для исследования преемственности государственных взглядов и организационных практик. Так что можно предположить, что республиканское государство унаследовало отношения центра и периферии, но теперь к ним добавился постгеноцидальный контекст.

В своих мемуарах патриарх Завен Дер-егиаян (Zaven Der Yeghiауап) вспоминает об административном совещании с Губернаторским советом (Meclis-i Idare) в 1911 г.; он сам был тогда религиозным лидером провинции (Vilayet) Диярбакыр. Он описывает следующую сцену: он вошел в кабинет губернатора (Вали) перед началом встречи, где встретил Али Ульви (Ali Ulvi) и секретаря (Mektupiju) Мухтар-бея (Muhtar Bey). Они оба умолкли, едва его увидев. После недолгого молчания губернатор Галиб-паша (Galib Раşа) спросил его, почему армяне продолжают жаловаться на османское правительство. Егиаян достал статьи, опубликованные в провинциальной газете «Диярбакыр» (Diyarbakir), главным редактором которой был секретарь, и показал заголовки Галиб-паше. Одна статья в газете была посвящена теме «Иностранцы и христиане», и там был поднят вопрос о том, как поступать с иностранцами, пытающимися основать церкви, школы и другие благотворительные организации. Егиаян заявил, что армяне в этой стране родились, а не приехали, что «как личности и граждане» они никогда не имели проблем с Турецким государством, что они всегда платят налоги и участвуют в управлении и что они также отправляли бы своих детей в армию для защиты страны: «[Итак, я спрашиваю вас сейчас,] господа, по какому праву центральное правительство приравнивает нас к иностранцам? Проблема в этом. Мы давно говорим, насколько нам это обстоятельство не по душе»[151]. Губернатор ответил: «Если это является причиной вашего недовольства, то вы правы». Согласно Дер-Егиаяну, «Галиб-паша признал, что мы недовольны, но турецкое правительство никогда не предоставляло нам этого права по-настоящему». Свидетельство Дерегиаяна важно потому, что оно отражает господствующую позицию правительства не только в провинции, но, вероятно, и в столице. Кроме того, поскольку инцидент произошел не после, а до 1915 г., это свидетельство отчетливо показывает социальные и официальные обстоятельства в Османской империи до Балканских войн и до геноцида.