Армия

С утра, один из нас должен был встать и растопить буржуйку, потому что в палатке по утрам было очень зябко. Осень, да ещё и Охотск. В Охотске, также, как и на Сахалине летняя одежда отличается от демисезонной тем, что она расстёгнута иногда. Весной и осенью в застёгнутой телогрейке, а летом её можно расстегнуть. Иногда случаются дни, что даже полностью. Поэтому по очереди один из нас утром вылезал из-под тёплых одеял и чертыхаясь пытался разжечь буржуйку. Второй ждал, когда по палатке станет распространятся тепло. Даже когда ты проснулся, вылезать в холод не хочется. Буржуйка отчаянно сопротивлялась – дымила и не разгоралась. Когда я растапливал это чудо сооружение, то к тому времени, как она начинала разогреваться, я уже был вполне проснувшимся и даже разогревшимся. Костёр разжечь было бы проще.

Тогда была очередь Никиты. Лежу под одеялом, наружу только нос. Хорошо на рыбалке, можно спать настолько вволю, что даже выспаться. Очень жаль, что выспаться впрок нельзя. Я жду тепла, Никита тихо чертыхается. Наконец, видимо победил. Залазит под свои одеяла и начинает сопеть. Судя по тому, как он сопит, скорее всего продолжил спать. Выглядываю, в печке светится огонёк – значит справился. Пять минут, десять. Теплее не становится. Огонёк горит, его видно через щели дверцы. Но печка не то что палатку не нагревает, от неё и тепло не идёт. Точно не идёт. Что же за диво то такое дивное?

Вылезаю в холод. Вне одеяла всё холодное, и штаны, и гимнастёрка, и тапочки. Подкрадываюсь к печке – светит, но не греет. Открываю дверцу. «Никита, сволочь ты ленивая!» В печке стоит керосиновый фонарь типа «Летучая мышь». А Никита такой: «У меня не получилось». Ну и лежи здесь в холоде! Пусть мне будет плохо, но и тебе хорошо делать не буду. Пошёл на улицу, разжёг костер, вскипятил чая на донышке чайника, сбацал бутерброд с икрой (хлеб, масло сливочное, икра красная. Самым тонким слоем в этом бутерброде был хлеб), сижу отогреваюсь, как какой ни будь ящер. Читал что они, на солнышке греются, чтобы кровь согреть. Если кровь согреется, то они шустрые, а если остывает, то они тормозят конкретно, вплоть до впадания в спячку. А вот что у них на душе творится в момент остывания и разогрева: Про это учёные не задумывались. Слишком тонкие материи не только для изучения, но и для того, чтобы понять, что они (эти тонкие материи) есть.

Ждать Никиту пришлось недолго, его выгнала из палатки малая утренняя нужда. Вернулся, поспать бы ещё, а в палатке холод собачий. Возле костра тепло, но сильно не поспишь. Это потом можно, когда и, если солнышко пригреет. А с утра – только погреться. Что-то недовольно бормоча, Никита обнаружил, что с завтраком он не пролетает если всё приготовит сам, в том числе и за водой сходит. А я сижу такой, горячий чай допиваю, бутерброд доминаю и так хорошо мне. Гораздо лучше, когда я был один недовольный. Сейчас недовольным был Никита, а ещё он был голодным и без чая. И всё это ему нужно было сделать самому. Промозглым осенним утром. И так мне от этого хорошо стало. От того, что мне тепло, сытно и хорошо, а Никите ещё этого всего нужно было достичь на глазах у меня.

Ведь если плохо и паршивое настроение, а вокруг люди, которым лучше, как можно это исправить? Правильно, сделать так, чтобы им тоже было плохо. И всё, и вот уже настроение нормальное – такое как у всех. А если приложить усилие и испортить окружающим настроение до уровня «хуже, чем у меня», то вообще – счастливчик. Всем плохо, а мне, если сравнить, лучше, чем им, т.е. хорошо.

Но Никита отходчивый. Зла держать не стал. Побубнил, приготовил, позавтракал, тут и солнце поднялось. Я тоже не очень злопамятный. Просто я иногда злой и память у меня хорошая. Сейчас я, когда-то однажды достигнув хорошего настроения, стараюсь его не портить и постоянно делюсь с окружающими. Ну, с теми, кого я считаю хорошими людьми. А тех, которые не очень хорошие, я старательно избегаю и общаюсь с ними только по большой нужде или по работе. Вообще, Никита был очень классный, только вот тогда печку зря не растопил.

Вроде бы больше ничего примечательного с нами не случилось. Однажды вне расписания и без предупреждения к нам приехал майор КГБ. Мы его между собой называли «Молчи-молчи». Вероятно, в каждой советской части были такие. Следили чтобы блюли гостайну и не нарушали безопасность. По значимости он был почти как командир полка. Только командир полка командовал полком, а Молчи-молчи… Нет, он полком не командовал и даже командиром полка не командовал. Командир полка его побаивался, а майор командира – нет. Такие вот у них непростые были взаимоотношения. Сначала я не понял, что за УАЗик приближается, а когда из него вышел майор, как-то засвербило на душе. Неужели я не отработал нарядами свой выход в эфир с открытым текстом?