Армия жизни

Илья. Если КСП воспринимается с недоверием, то что уж говорить о других группах… От них или убегают, или с ними бесполезно борются только из-за одного принципа: а как бы чего не вышло…

Сергей. Я уверен, если бы не боролись так с волосатыми, то и не шли бы в хиппи лишь из-за романтики, глупой, несерьезной…

Рифат. Мое мнение такое (говорю как педагог, я закончил педагогический институт): все движения, все группировки, все течения, которые не противоречат нашим законам и взглядам, надо разрешить. Не разгонять их, а направлять в правильное русло. И главное — чтобы ими руководили их собственные неформальные лидеры.

Илья. Я по-другому представлял Рифата…

Рифат. И каким, интересно?

Илья. О фанатах сложилось плохое мнение, и тебя я представлял красно-белым. А сейчас впервые узнал, что вы, оказывается, пытались организоваться с помощью комсомола. Жалко, что не получилось.

— Ну а что бы изменилось, если бы удалось создать клуб фанатов?

— Члены молодежных групп, как правило, люди активные, желающие каких-то действий. Человек-потребитель — это консерватор. Конечно, с созидателями тяжелее — вон сколько хлопот на свою голову. Но в конце концов такие люди нам нужны сегодня!

Маша. Давайте к неформальным организациям относиться неформально. У каждой группы существуют отрицательные черты. Но это отрицательное можно избежать пониманием: поверить, помочь.

Вопрос ко всем ребятам.

— Для вас сегодня взрослые — все на одно лицо? Или вы чувствуете борьбу мнений, с одной стороны, скажем, догматизм, с другой — перестройка?

Маша. Конечно, чувствуем.

Виталий. Замечаем…

И еще две цитаты из стенограммы.

А. Левиков. Одна из проблем, по-моему, состоит в том, что мы не должны валить в кучу все молодежные группы, а различать их оттенки и, различая, понимать, что же они хотят. Но точно так же и вы, ребята, не должны относиться к обществу как к чему-то единообразному. Разве общество не меняется? Разве в нашей жизни все происходит так, как происходило вчера?

И. Кон. То, что я сегодня услышал, вполне вписывается в те теоретические представления, которые есть у меня. Во всяком обществе — а наше общество не такое простое — существует довольно много различных субкультур, в том числе и у молодежи их тоже много. Часто эти субкультуры не имеют и не находят выхода, отсюда те болезненные явления, о которых сегодня было немало сказано. Дело, может быть, в том, что всем нам не хватает терпимости. Понять и услышать — как же без этого? Ну что же, будем думать.

Когда мы закончили, уже давно был вечер, давно опустела редакция. Все вместе мы вышли на улицу — погода, помню, была замечательная. На перекрестке остановились, то ли прощаясь друг с другом, то ли готовые еще и еще спорить, искать ответы, разбираться…

Редкие в этот час прохожие бросали на нас подозрительные взгляды: борода и длинные волосы Виталия их настораживали? Необычный значок на куртке у Ильи?

Плыл вечер над Москвой. Мы прощались, понимая, как нужно сегодня учиться и договаривать, и слушать.

* * *

Мне почти 40. Я, конечно, не рассказываю своим детям, за что боролся в возрасте молодых людей, участвовавших во встрече под стенограмму. Но воспоминания двадцатилетней давности маячат передо мной.

В те годы я учился в медицинском институте, и у нас образовалась группа из наиболее активных ребят. Мы ставили перед собой задачу не больше не меньше, как реализация на деле целей и задач, поставленных в Программе КПСС. Мы, как и Илья, мечтали «прорасти в коммунистическое далеко». Намечали конкретные планы морального и социального влияния на своих сверстников. Идеи были простыми: если Оуэн в капиталистическом окружении смог в очень далекие времена устроить жизнь в своей общине на социалистический манер, то что нам мешает при социализме организовываться на коммунистический манер. Мы перечитали Маркса, Энгельса, Ленина. Начались бесконечные разговоры на лестничной площадке института, которая и стала местом сбора для нашей неформальной группы. Мы на свой страх и риск, не имея, конечно, представления о методах социологических исследований, начали искать формы переустройства нашей общественной институтской жизни. А потом наш парень Леня Решке вынес результаты этих исследований на общеинститутское собрание. Это был шок и взрыв.

Но еще больший шок произошел тогда, когда мы выпустили свою стенгазету, которую и вывесили на лестнице.

Кончилось все печально. И хотя никого не смогли отчислить из института — все учились хорошо! — неприятностей было немало. Что это, мол, такое, прорасти в будущее? Что это, не так, как все?

С нами была проведена «идеологическая работа» — разбирательства шли за закрытыми дверями. Раздувались слухи, появлялись нелепые предположения. Все мы были поставлены перед нравственным выбором: или признать свои ошибки, или доказывать свою правоту.

Мы проиграли. Насзаставили проиграть.