Да, мы стали носить джинсы и бороды, но с этого момента в жизни появились какие-то тоскливые нотки. Больше уже никто не спорил о социальной роли медицины в обществе.
Потом мы закончили институт, разъехались, женились, стали думать о хлебе насущном. Жили, работали, не зная, как определить нашу жизнь. Начался застой. Потом — XXVII съезд партии. Суровые требования отказаться от нытья. Перестать ссылаться на прошлое. Перестраиваться.
Но мне не дает покоя та старая институтская история. Тот всплеск нашей юношеской энергии, которого тогда на всякий случай испугались.
Не оттого-то и был у нас в обществе такой длительный застой?
Моя личная жизнь сложилась так же, как и у большинства моих сверстников. Мне самому роптать особенно не на что. Но хотелось бы увидеть реальное обновление нашей общественной жизни, чтобы те, кто войдет в XXI век тридцати-сорокалетними, могли гордо сказать, что социальные изменения общества, его демократизация, его обновление, его моральный климат достигнуты их прямым участием.
Я принципиально никогда не пишу в редакции. Но я отец четверых детей. И уже с этой позиции обязан вспомнить то, что было с нами, и что у нас не получилось.
1.
Как мы познакомились?
Еще была зима, дети шастали по сугробам вокруг редакции.
Он позвонил и спросил: «Как вы относитесь к „металлу"?»
Я расценил вопрос как предложение встретиться. И объяснил, как доехать.
Они появились тогда, когда волна футбольного фанатизма, так озадачившая всех несколько лет назад, не успела схлынуть. Еще кипели страсти вокруг стадионов, но уже поверх надписей на заборах «„Спартак" — чемпион» новые подростки выводили новые слова «тяжелый металл» (чаще по-английски). И вместо воевавших друг с другом поклонников разных спортивных клубов вырастали другие команды-союзники, точно так же, как и футбольные фанаты, отстаивающие символы (мало понятные для взрослого), но уже из иного ряда, не спортивного, а музыкального: «металлисты» — любители жесткого направления в рок-музыке против поклонников более спокойной «новой волны», «ротаристки» против «пугачисток» и т. д., и т. п.
Но как бы ни меняло время декорации в уличных подростковых спектаклях, шла одна и та же пьеса, которую все мы, кто с любопытством, кто с негодованием, кто с сочувствием, наблюдали.
Действие пьесы, если кратко передать ее сюжет, заключалось в том, что подростки ищут нечто, придающее жизни вкус, некую краску, чтобы разбавить серый цвет, но почему-то находят постоянно тот или иной суррогат. Объединились, чтобы скандировать на стадионе, рыскали в поисках какой-нибудь галантерейно-трикотажной ерунды, чтобы оказаться на одно лицо с сотней своих ровесников, лепетали какой-то вздор, принимая его за величайшую истину, врубали на полную мощность магнитофоны, чтобы оглушающей музыкой с непонятными словами соединить свое человечество, высмеивая символы взрослого пристойного существования, находили свои собственные, еще более смешные…
Так, по крайней мере, для многих выглядели они со стороны, и когда «фанатели», и когда «балдели», и когда «тусовались». Как из партера, как за стеклом…
Но ведь чего-то они искали? Подавали же они нам всем, обществу, какой-то неразличимый сигнал? И когда мы скандировали, что все у нас в порядке, и когда, опомнившись, поняли, что в порядке у нас, оказывается, не все.
Так, может, они это поняли раньше? Нет, не поняли, а почувствовали? Может, все дело в том времени, в котором вырастали мы и в котором взрослеют они? Может, за их оглушающей музыкой и дурацкими символами — если присмотреться, прислушаться — мы различим и нечто здравое, чего не хватает нам самим?
…Сергей появился в редакции через час. На нем болтались несколько железных штуковин, на лбу вокруг длинных волос была повязана красная ленточка.
2.
— Рассказывай, как ты стал металлистом?
— Сначала я был динамовским фанатом. Надевал синебелый шарф, шел на стадион, фанател… Однажды мы с приятелем крикнули в метро: «„Динамо" — Москва!» и тут началось…
— Что началось? На вас напали «спартаковские» фанаты?
— Нет, откуда-то сверху скатился дяденька милиционер… Нас положили в «уазик» и, обкладывая разными словами, повезли в милицию. Тогда я был наивным, в отделении еще никогда не был… на меня составили бумаги.
— Ты испугался?
— Нет, ждал, что будет. Но вскоре меня опять задержали на матче. Снова милиция: стали писать всякие бумаги: «скандировал», «оскорблял», «нарушал порядок»… Я возмутился: это же неправда! Скандировать — одно, оскорблять — другое. Мне ответили: будешь выступать — получишь по бестолковке. Ну я и…
— Что? Решил, что двух приводов хватит?
— В общем, я решил двинуть из фанатов. На улице увидел каких-то ребят с булавками. Ага, панки. Я был готов после того, что со мной случилось, стать кем угодно, хоть панком. Стал ходить по улицам с булавками и выбритыми висками.
— Просто ходить?
— Да, ходить, чтобы бесить прохожих.
— И получалось?