Аромагия

А Ингольв, будто в насмешку, заставил меня нарушить это обещание, отослав Валериана.

Впрочем, он ведь не знал...

Горничная, пролепетав, что сию минуту подаст заказанный кофе, выскочила из комнаты столь стремительно, что рисовать в воздухе перевернутую руну ансуз – молчание – пришлось в последний момент.

Помнится, дедушка, не чуждый искусству эрилей[20], учил меня таким образом избегать ненужных разговоров. А бабушка всегда возражала, что единственный действительно надежный способ в этом случае – немедленно увольнять болтливую прислугу...

Не в силах сидеть без движения, сохраняя подобающе безмятежное выражение лица, я вскочила и принялась мерить шагами гостиную, краем уха прислушиваясь к звукам в коридоре. Впрочем, на слух не стоило особенно полагаться, а вот горьковатый аромат кофе слышно издалека.

Я коснулась бархатной обивки дивана, гладкой атласной подушечки, погладила обшитую деревянными панелями стену – в Ингойе это считалось роскошью. Покрытая светлым лаком поверхность казалась теплой и сияющей, как нагретый телом янтарь.

Поневоле вспомнился поистине царский подарок Ингольва – моя спальня, полностью отделанная драгоценной древесиной. Ни тогда, ни сейчас он не объяснил, отчего вдруг проявил такую щедрость. Ингольв склонен дарить вещи, которые можно с гордостью демонстрировать знакомым. А тогда безо всяких объяснений преподнес то, чего мне действительно хотелось. И сердился, когда я пыталась благодарить. Надо думать, сам стыдился своей неожиданной слабости...

Боги, милосердные мои боги! Как много мы с Ингольвом пережили вместе, сколько ошибок – глупых и непоправимых – наделали...

Обиды, как щелок, разъедают любовь...

Я опустилась на диван и прикрыла глаза, листая воспоминания, как старую книгу. Вот тут на полях нарисована смешная рожица, тут завернут уголок – на память, потому что эту страницу тянет почаще перечитывать, а тут следы жирных пальцев...

Последние главы написаны зелеными чернилами – того неприятного оттенка, что отчетливо пахнет желчью. Столько обид и боли, непонимания и унижения, что поневоле задумаешься, под силу ли дальше нести этот тяжкий груз. Или сбежать, куда глаза глядят – налегке, радуясь хотя бы тому, что удалось унести ноги. Вот только слишком много придется оставить позади.

Я ко многому здесь прикипела сердцем, и никак не могу бросить на произвол норн[21] единственного сына и могилу дочери, «Уртехюс», Уннер и хель.

Несмотря ни на что, мне есть чем дорожить. И что бояться потерять...

Я настолько глубоко погрузилась в омут воспоминаний, что от скрипа двери сильно вздрогнула и заморгала, словно просыпаясь.

Расправить плечи (и когда я успела их сгорбить?!), поднять подбородок, торопливо мазнуть по губам вежливой улыбкой... И наткнуться на яростный взгляд, полный гнева и угрюмого отчаяния.

Колльв выглядел помятым и будто заледеневшим, только глаза сверкали на мертвенно-бледном лице. Черные волосы стянуты в косу, но вокруг лица топорщились выбившиеся из прически пряди, а ворот рубашки – дорогой, из вышитого серебром белого шелка – небрежно расстегнут и измят.

И пахло от него так, что я поморщилась, досадуя. Духами он полился щедро – наверняка полфлакона извел. Душистый табак и пряный кардамон, смолисто-сладкий ладан и будто чуть плесневелое землистое пачули, ладан и мускус. Редкостные, очень стойкие и крепкие благовония, сквозь которые пробивался запах пота...

В такой сумятице «верхних» - наносных – ароматов невозможно толком различить тонкое благоухание чувств. Надо думать, это неспроста.

- Вы просили кофе, - произнес он, будто с натугой выдавливая из себя слова. – И я подумал, что вы не откажетесь от десерта.

Как щит, выставил вперед поднос, на котором красовались чашечки, блюдца и кофейник из дорогого фарфора. И сокровища, которые для меня куда дороже старинной посуды: творожно-манная запеканка со сметаной и свежей малиной; рассыпчатый яблочный пирог, пахнущий сливочным маслом; маковый штоллен, щедро посыпанный сахарной пудрой...

Прямо слюнки текут! Возможно, я была несправедлива к милому господину Колльву? Человек, готовый порадовать ближнего своего чем-нибудь вкусным, не может быть злодеем!

Я усмехнулась: оказывается, мою симпатию так легко купить!

Впрочем, моя неприязнь к этому красавцу тоже обоснована не лучше. Женщины испокон веков продают себя в обмен на богатство и положение в обществе. Почему же мужчина не вправе поступить так же?

Пожалуй, стоит внимательнее присмотреться к господину Колльву. Хотя его неожиданное дружелюбие, несомненно, притворно – от начала до конца.

Добавить в улыбку сладости, заинтересованно склонить голову к плечу и протянуть руку:

- Благодарю вас, господин Колльв! Это именно то, что нужно!

Смуглое лицо озарилось ослепительной улыбкой.

Удержать одной рукой тяжеленный поднос, а другой деликатно сжать дамские пальчики – нелегкая задача, но он справился с ней с небрежным изяществом.

- Рад, что угадал ваши желания! – и поднес мою кисть к губам.

Машинально опустил взгляд и ошеломленно замер.