Аромат изгнания

Мы не имели ни малейшего представления ни о времени, ни о месте. Слова, которыми я всегда пользовалась, казались мне пустопорожними. Голод терзал меня, и было впечатление, будто мой живот пожирает сам себя. Было ли это наказанием за то, что я всегда ела досыта в роскошном доме деда? Все блюда, готовившиеся в кухне, еще полной снеди, которую мы не доели, вставали в моей памяти. Перед глазами проплывала длинная череда буреков, кюфты и долмы. Как я была глупа, что не доедала их до конца! Как хотела бы, чтобы они оказались передо мной сейчас! Я прижимала к себе сумку с красным пеналом и тетрадью, единственными сокровищами, оставшимися у меня в глубокой моей обездоленности. Запах собственного тела докучал мне ужасно, потому что за все эти дни мы ни разу не смогли помыться. Моя красивая ночная рубашка, привезенная папой из Франции, стала теперь серой и липла к телу. Волосы сбились в колтуны, а расчески не было. Особенно противен был гадкий вкус во рту, потому что почистить зубы я тоже не могла, и это было отвратительно. По утрам я расчесывала руками светлые волосы Марии, они были такие тонкие, что скользили между пальцами. Время от времени я ухитрялась раздобывать немного воды, давала ей попить и несколькими каплями обтирала лицо. Потом надо было идти дальше. Я крепко держала ее за руку. Она долго хныкала, потом продолжала путь молча, отупев от жары и усталости. С нами были в основном женщины и дети, потому что большинство мужчин старше двадцати лет отправили на каторжные работы или убили. Беременные женщины еле тащились, время от времени им удавалось сесть на телегу. Наша медленная процессия шла прямиком к смерти, и грифы непрестанно кружили над нами, напоминая об этом. Часто по утрам мы находили останки тех, кто отошел от колонны ночью и был растерзан стервятниками.

Через несколько дней пути мы пришли в лагерь Интили, огромную территорию смертников под открытым небом. Нас поместили в хлипкую палатку из жалко провисающего тонкого полотна. Охранники раздали хлеб. Толпа кричала. Мы были похожи на диких зверей, пьяных от голода. Ничего человеческого не осталось в наших перекошенных ртах и умоляющих руках, протянутых к палачам. Один мужчина попытался схватить сразу несколько кусков хлеба. Охранники забили его палками, и он рухнул наземь прямо у моих ног. Я схватила хлеб, который он еще прижимал к себе, даже не взглянув на него. Я принесла черствый хлеб Марии и постаралась размочить его в оставшихся у нас каплях воды. Мы были вынуждены есть камни в этой раскаленной пустыне, и мне казалось, будто я слышу смех дьявола. Он пробирался между палатками и преследовал меня в тяжелом сне, в который я проваливалась лишь ненадолго, и я просыпалась в ужасе, с бешено колотящимся сердцем. Почему я тоже не погибла при пожаре? Мы были так далеко от дома. Я сидела у палатки. Небо было усеяно звездами. Меня охватило неудержимое желание сорвать их одну за другой, бросить на землю и растоптать.

Нас гнали все дальше, и в этом долгом пути в небытие мы окончательно забывали, кто мы. Наша жалкая толпа удалялась все дальше в пустыню. Колонна то и дело останавливалась, так невыносимы были наши мучения от долгой ходьбы под солнцем по этим иссушенным просторам, тянувшимся насколько хватало глаз. Иногда среди камней попадались чахлые травинки, и мы бросались на них, чтобы хоть немного утолить голод. Я вспоминала сад в Мараше, он мог бы прокормить нас всех, и мне было жаль буйной зелени, хоть я никогда и подумать не могла, что при мысли о ней у меня потекут слюнки.

Колонна остановилась. Люди столпились вокруг несчастной женщины, которая плакала, потому что у нее не было больше молока, чтобы накормить своего ребенка. К женщине подошли охранники и вырвали младенца у нее из рук. Они отрезали ему голову и отшвырнули ее. Я заставила Марию смотреть в другую сторону, чтобы она не видела, как кровь ребенка смешивается с каменистой землей, и сама попыталась отвернуться от этого ужасающего зрелища. Каждый наш шаг сопровождался заунывными стонами, к которым я почти привыкла, подстраиваясь под эту жалобную мелодию, шагая в ее ритме. Чуть позже турки и курды отняли у нас то немногое, что еще оставалось. Нескольких молодых женщин увели куда-то, и мы слышали их крики и цепенели от ужаса.