Отпуск подходил к концу. Через три дня мы должны были вернуться домой. Когда я сюда приезжала, я еще не знала, удастся ли мне выдержать безделье и собственное семейство больше чем сутки. Теперь, можно сказать, я вошла во вкус. Это все-таки здорово – поздно вставать, загорать, распластавшись в бассейне, читать в тени деревьев, укладываться спать с младшим братишкой, миловаться с Нонной, посмеиваться над характером Голубки, «переучиваться» жить с родителями, заново открывать для себя качества сестры – все, что я держала от себя на расстоянии столько лет и что теперь позволит мне двигаться дальше, шаг за шагом. Но самое главное во всем этом – то, что я могла посвящать уйму времени Жюлю. Я всегда была для него свободна. Никаких деловых встреч, постоянно забивающих тебе голову, никакой посудомоечной машины, которую приходится разгружать, в то время как ребенок тебе что-то пытается сказать, никаких поисков няни, поскольку ты работаешь. Я была здесь, все время с ним.
Сегодня утром, когда я спросила его, чего бы ему хотелось сделать, с ответом он не замедлил:
– Хочу пойти на пляз.
Никакой гримасы, по крайней мере, внешне, я себе не позволила. И начала собирать пляжную сумку, пока он отправился к бассейну за новым плавательным кругом.
Песок больше меня не раздражал, соль тоже. Осознание того, что теперь мой сын будет отсутствовать в моей жизни половину времени, приглушает тривиальные вещи и выделяет те, которые важны. В последнее время я часто вспоминала фразу, произнесенную доктором Паскье во время одного из наших сеансов: «Вам был дан шанс пройти жизненное испытание. Теперь вы принадлежите к тем людям, кому дано видеть суть». Тогда, помню, я чуть не устроила ему одно из таких «жизненных испытаний» тут же на месте, зато теперь я понимаю, что он хотел до меня донести. Я это, можно сказать, прочувствовала на своей шкуре.
Сегодня днем я записала в свою внутреннюю память бесценные минуты. Крик Жюля, увидевшего у своих ног краба; Жюля, бегущего и затем прыгающего в воду; Жюля, собирающего ракушки, чтобы сделать «озерелье для мамы»; уверения Жюля в том, что он совсем-совсем не замерз, хотя у самого зуб на зуб не попадал; Жюля, завернутого в полотенце и прижимавшегося ко мне всем тельцем. Сынок, мой малыш. Как же быстро ты растешь! Я не в состоянии растянуть время, но зато могу придать ему плотности.
Возвращаясь с пляжа, мы поехали кружным путем и вышли на пешеходной улице, чтобы поесть мороженого.
– Давай, сынок, лучше сядем на скамейку, иначе, если будешь есть на ходу, выронишь его, как в прошлый раз.
Повторять не пришлось. Мой послушный сын, с носом и подбородком, перепачканными шоколадом, тут же уселся рядом со мной.
– Хорошо ты сегодня провел день, Жюль?
– Да, у меня очень много ракусек! – подтвердил он, показывая на ведерко со своими сокровищами.
И вдруг он посмотрел на меня так серьезно, что даже бровки сошлись на переносице:
– Какая ты милая, мамочка!
Пока я пыталась вернуть нормальную консистенцию своему сердцу, я вдруг увидела отца, шедшего в нашу сторону. Я помахала ему, но он нас не увидел. Когда я уже собиралась встать и окликнуть его, он, быстро оглянувшись по сторонам, нырнул в проулок. Я сразу же догадалась, куда он направлялся. На этой улочке было единственное торговое заведение – тот бар, в котором мы его не так давно застукали.