Аромат смерти

Я неудачник во всем, за исключением живописи. Она у меня в крови – такой же врожденный инстинкт. Как танцор познает себя через движения, художник приходит к пониманию себя через кисть, которая становится продолжением руки. Кажется, он живет только в те моменты, когда рисует. На всех моих картинах моя Мать. Ее цвета, ее линии, части ее тела, волосы… Ее осанка, ее походка. Одежда, которую она снимает перед душем, разъяренное лицо, когда она понимает, что я подглядываю за ней. Я не могу нарисовать ее целиком. Она – лишь череда обрывочных впечатлений, запахов и цветов, которые я безуспешно пытаюсь сложить воедино. Она остается неуловимой.

Я люблю живопись еще и потому, что подсознательно уверен – ей понравилось бы иметь такого сына, а может, потому, что в бумаге и красках нахожу успокоение. Жаль, что запах покидает мою кожу, стоит мне вымыть руки.

Неважно. Я опускаю всю руку в краску, чтобы она пахла хоть чем-нибудь. Пока есть запах, я существую.

13

Наконец-то Чэн Чуньчинь согласился привести ее к себе.

Вдвоем они пропетляли через бетонные джунгли Бангка и оказались перед темно-зеленой железной дверью с налепленным на нее объявлением на розовой бумажке. За дверью оказалась спиральная лестница. Вместе они переступили через порог. Стены были сырые; из них торчали ржавые опоры перил.

Тройной Че шел первым, позвякивая ключами, и звук эхом отдавался от стен. Иви поняла, что крепко сжимает кулаки, и заставила себя разжать их. Опасливо огляделась по сторонам.

Они поднялись на пятый этаж. С обеих сторон лестничной клетки находились двери. Чэн Чуньчинь свернул влево и остановился перед аккуратной железной дверью – рядом стояла деревянная подставка для обуви. Он явно любил порядок и чистоту.

– В Бангка обычно шумно, но тут достаточно тихо, – сказал он. Сбросил шлепанцы. – Обувь снимай тут.

Он отпер наружную и внутреннюю железные двери и открыл сетчатый экран.

Их приветствовало несколько ленивых «мяу». Упитанная кошка подошла ближе, обрадованная появлением хозяина; увидев гостью, она возмутилась. Иви широко распахнула глаза, и они с кошкой уставились друг на друга.

– Сокровище мое, ты по мне скучала? – Чэн Чуньчинь, заботливый хозяин, подхватил кошку на руки. Та мяукнула и обвисла всем тельцем, удовлетворенно мурлыкая. – Ее зовут Лара. Видишь, какая ласковая?

Иви поводила носом, ощущая некоторое удивление. Обоняние не выказывало никаких признаков активности.

– Заходи, – сказал Чэн Чуньчинь с нажимом. – У меня тут чисто.

Она не знала, что чувствует: разочарование или облегчение. В мозгу замелькали картинки с их последней встречи с Кэндис Фан.

* * *

Кэндис упоминала о том, что для большинства животных нюх – основной способ взаимодействия с окружающим миром. Это касается и младенцев: самое первое и самое развитое из человеческих чувств – обоняние. На двенадцатой неделе беременности плод уже различает запахи различных веществ в амниотической жидкости. А вот зрение полностью формируется только к седьмому году жизни.

– …Если спросить человека, каким из пяти чувств он готов пожертвовать, обычный ответ – обоняние, – сказала Кэндис, протягивая Иви коробочку с эфирными маслами, расставленными в форме сот. – Большинство из нас не ценит свой нюх. Девять с половиной из десяти не считают его важным. Они не понимают, что обоняние – один из наших главных инстинктов, имеющий огромное значение.

Иви как раз это понимала, и очень хорошо. Запах лежал в основе ее восприятия мира, был ее эпистемологией, хотя и редко позитивной. Большую часть времени ее чувствительный нос испытывал отвращение, а взаимоотношения, которые благодаря ему формировались у нее с людьми и вещами, редко оказывались приятными. Фрукты напоминали ей о диабете, аммиак – об отказе почек, обложки книг – о теплой крови. Она снова подумала про обонятельный тест Роршаха. Возможно, если узнать, какие запахи человек любит, а какие ненавидит, что привлекает его, а что отталкивает, можно составить представление о его внешности, характере и биографии. Рассказать его историю.

Запахи обязательно должны играть роль в криминальном профайлинге.