Артем Гармаш

— Ну, а дальше что с тобой было? — после длительной паузы заговорила Христя.

— Пришла я в себя — лежу на постели. И мама возле меня, — строго по порядку рассказывала дальше Федорка. — Прикладывают на лоб мне мокрую тряпицу и больно бранят меня. За то, что дура такая, а уже и не маленькая. Испугалась, мол, без причины. И стали рассказывать мне, что это находит на него порой такое. Припадочный он вроде. А как только подушит кого маленько — кто уж там под руку подвернется, — сразу и полегчает ему. Но только не нужно, мол, никому об этом сказывать. Болезнь это стыдная, вроде чесотки! И ежели он узнает, что мы кому там проболтали, то из хаты прогонит. А куда ж нам деваться?! Христя, а ты уж из дому не уедешь никуда? Вот как хорошо! Вишь, при тебе и он пришел, да и ушел сразу. Пускай своих душит, мало ль у него — и сыны, и невестки!

Успокоив, как могла, Федорку, подождав, пока девочка уснула, Христя поднялась и в отчаянии, словно неприкаянная, долго ходила по хате. Потом села у стола, склонив голову на руки. В такой позе и застала ее мать, когда, покончив с коноплей, зашла в хату.

— Не спишь? — удивилась. — Почему ты сидишь?

— Сядьте и вы, — вместо ответа тихо сказала Христя.

По привычке сам язык чуть было не вымолвил «мама», но она сдержалась: такая неприязнь и неуважение были сейчас в ее сердце. Не поворачиваясь лицом к матери, она сказала после короткой паузы:

— И неужто вам (снова обошлась без «мама»), неужели вы не могли подождать, хотя бы пока год прошел? После смерти отца! Где была ваша совесть?!

— Ах ты ж пакостная девчонка! — сразу же догадалась мать, о чем речь. — Разболтала! Ну, погодь же!

Эти слова еще больше возмутили Христю. Не властная уже над собой, сказала резче, нежели сама хотела:

— Да разве она виновата? Это вам надо было… со своим любовником осторожнее быть. Чтобы хоть не при детях!

— Да ты что! — даже откинулась мать. — И это ты про свою мать такое думаешь! «Любовник»! Да разве я своей охотой!

— А как же?

— Да ежели бы мне нужно было, что я, не нашла бы себе кого, хоть с человеческим лицом, а не такого… оборотня, с волчьей мордой. На него ведь глянуть гадко!.. Мало ты еще, девка, — тоже не сказала «дочка», — на свете прожила. Поживешь, не будешь спрашивать: «Как?» — Она помолчала, может быть не решаясь говорить, и наконец сказала со странным каким-то удручающим безразличием в тоне: — Принудил! А уж потом когда хотел, тогда и приходил.

Христе показалось, будто потолок рухнул и раздавил ее, только сердце оставалось живым и билось, окровавленное, в раздавленной груди да мозг пылал в разбитом черепе — от ужаса, от гнева, от несказанной любви и обиды за мать. И от стыда за себя, за все то, что она только что говорила и думала о матери. В порыве любви и раскаяния Христя соскользнула с лавки на земляной пол, лицом в колени матери, обняла их крепко, как бывало в детстве, и забилась в рыданье…

Позже они сидели рядом на лавке. Христя уже не плакала. Но это странное спокойствие тревожило мать больше, нежели ее недавние слезы. Чтобы не дать ей задеревенеть в душевном отупении, мать без особого, правда, интереса стала расспрашивать про Таврию — как жила, на какой работе была. Христя рассказывала, но тоже совершенно безучастно. Видать было, что ее мысли были сейчас не о том. Сказала, сколько принесла заработка: двадцать восемь рублей. И только теперь чуточку оживилась. Начала даже высчитывать: если двадцать пять отдать хозяину, то вместе с задатком будет уже пятьдесят пять. Останется сто без пяти рублей.

— А почему вы, мама, рукой махнули? — удивилась и забеспокоилась Христя.

Мать вздохнула:

— Ничего не выйдет! Не жить нам в этом дворе! — И на расспросы Христи рассказала про сегодняшний разговор с ним, когда вышла после ужина. — Сказала, что ты вернулась. Ну он словно бы и ничего: не настаивал. Но как только заикнулась, что вообще все кончено с этим, аж взбеленился: «Ну, коли так, ищи себе приют на зиму в другом месте».

— А вы бы ему про задаток напомнили!

— Напомнила. А теперь и Христя, говорю, принесла заработок из Таврии. И слушать не захотел. «Очень мне нужно! Или все деньги сполна, иль верну, говорит, задаток, да и ступайте на все четыре стороны». Две недели дал сроку. И что ты думаешь — не выгонит? Еще как! Ведь было уж… Это еще тогда… заперла дверь и не пустила в хату. А утром вышла — он уже во дворе. С телятами. И просто в сени гонит их. А ты — куда хошь! Насилу умолила!..

Вот тогда и возникла у Христи та спасительная мысль:

— Поеду я, мама, в город. К дяде Ивану. Пускай займет у кого-нибудь для нас.

— А отдавать чем?

У Христи было уже и это продумано:

— Поступлю на табачную фабрику работать…

Уже за полночь обе, усталые, легли спать. Мать и заснула скоро. А Христя до самого рассвета не сомкнула глаз. И чуть только начало сереть за окошком, она уже встала. Начала собираться в дорогу.

Но прежде чем идти, отдала матери деньги, заработок свой. Два рубля оставила себе на билет и на жизнь в городе.