Артем Гармаш

— Или сейчас отдайте ему, но только обязательно при людях! — поучала она мать. — Или в скрыню спрячьте пока. И уже отдадите все вместе, если привезу. А теперь еще об одном прошу, мама (самое важное оставила на конец!). Только слушайте внимательно: письмо мне должно быть. Смотрите не затеряйте как-нибудь! Лучше всего — тоже в скрыню, где деньги, спрячьте. Да запирайте скрыню!

— Да уж будь спокойна. Ну, иди, удачи тебе, доченька!

«Да, удачи!» Впрочем, в том деле была ей удача. А уж свою жизнь погубила! Свое счастье по ветру пустила!..

Она лежала теперь уже с открытыми глазами, полными слез, как степные озера водой после ливня. Но Христя не двигалась, не вытирала слез — так и текли они по вискам. Впрочем, можно было уже и не таиться. Она чутко прислушалась. Артем уже спал, успокоился. Тогда осторожно села в постели. Рукой на ощупь проверила в темноте, не раскрылся ли Василько. Ну конечно же раскрылся! Укрыла дерюжкой. И так уже и не убрала своей руки, так и уснула, прижавшись к сыну, к единственной своей утехе и радости.

XXVII

На следующий день с самого утра Артем занялся убогим хозяйством матери Христи. Нужда была и в хлебе, и в топливе. Но если в повети запаса плиток и хвороста было хоть на месяц, то в чулане продуктов не было вовсе. Закром был пустой. А в мешках, куда Артем заглянул, были лишь обсевки или зерно наполовину с землей, которому сейчас и толку не дашь, единственный способ весной в воде промыть. А до весны? Вот прежде всего хлебную «проблему» и взялся Артем разрешать. Вспомнив вчерашний разговор с соседом Христи, он дождался, когда тот вышел из хаты управляться по хозяйству, и подозвал на перекур. А уж когда закурили возле плетня, спросил, не мог бы присоветовать тот, у кого муки купить можно. Денег, правда, у него нет, а вот две вещицы можно б на это дело пустить: карманные часы да важнецкую бритву «Близнецы».

К часам сосед отнесся довольно равнодушно — есть петух на хозяйстве, обойдется, — но бритва его заинтересовала и понравилась очень. Ему Артем и отдал ее, а в обмен сосед обещал в течение двух недель каждый день давать по кварте молока. Что же касается муки — посоветовал пойти к мельнику, прямо на ветряк. Вот за селом сразу ж. Кстати, и он как раз собирается туда — пшеницы на кутью истолочь, стало быть, коли охота — айда вместе!

— Ежели на мельнице сейчас старик, то вряд ли что… — уже дорогой высказывал сосед свои соображения. — А вот если зять-примак мелет, то авось и выгорит. Потому как этот жить умеет! Да поди и кроме него на мельнице люди есть.

Старый ветряк просто ходуном ходил. Кроме мельника тут было еще двое: один — возле деревянного короба, другой — у ступы. Грохот стоял такой, что люди кричали, да и то плохо слышали друг друга.

— Твое счастье! — крикнул в ухо Артему сосед. — Примак! — И обратился к человеку с цигаркой в зубах, сидевшему на мешках: — Дело есть к тебе. Часы «Павел Буре» хочешь?

— Покажь!

Артем, смущенный в непривычной для себя роли, не глядя даже на мельника, подал часы. Тот долго разглядывал их, раскрывал крышки, смотрел на механизм.

— Что тебе за них? — поднял наконец голову и сразу же вскочил на ноги. — Гармаш?! Откуда? А Кузнецов говорил, что ты ранен.

Немало удивлен был и Артем: да ведь Кравцов же!

— А где, когда ты видел Кузнецова?

Это был первый из однополчан, кого увидел Артем после того, как гайдамаки разоружили в Славгороде и вывезли батальон на станцию Ромодан, — рязанец Сергей Кравцов. Он был не в шинели уже, а в рыжем кожухе, в черной смушковой шапке. Откормленная морда аж лоснится. Что за маскарад? Но спросил не об этом, а про батальон — что с ним, где он сейчас?

Кравцов охотно стал рассказывать, но только разве за этим грохотом… И все же через каких-нибудь пять минут, пока выкурили по цигарке, Артем уже имел полное представление об обстоятельствах, приведших этого вояку сюда, в Поповку, на этот ветряк, в роли мельника.

— Три дня и три ночи в холодных теплушках! Голодные! — кричал Кравцов, стараясь перекрыть грохот ступ. — Только на четвертый день прибыл Кузнецов. Привез в тамбуре спрятанные в дровах винтовки, штук двадцать. Вот тогда и легче стало с комендантом разговаривать: зачислил на довольствие, отдал и должок за прошлые три дня. Повеселели маленько. Но с Ромодана ни туда, ни сюда. В вагонах — холодище, что было под руками, все стопили. Тут и началось. Местные первые сбежали. Многие махнули с Кузнецовым да с Лузгиным в Харьков — на подмогу хохлам. Новая каша, кажись, заварилась! Но сколь дело это добровольное, то не все. Иные — по домам: в Курск, в Москву… Думал и я так же, да не рискнул: как глянул — подходят составы, снегом заметенные, люди на крышах вагонов, на буферах. Э, нет, дураков нету! Да вот и остался. Чтоб по весне уже, по теплу. Пошел в примаки к одной вдовушке: двойня детишек, старик отец, хозяйство захудалое, зато вот ветряк есть. Опосля видно будет, может, и совсем корни пущу тут.

— Еще только «может», а уже в примаках ходишь!

— Так что ты хочешь за них? — попытался перевести разговор смущенный Кравцов.