Артем

В этих арестантских вагонах с решетками кочевали из одного конца страны в другую закованные в кандалы люди. Встречаясь с ними, Артем знакомился с судьбами родного народа и страны, вглядывался в ее будущее.

В Харькове Артема посадили в городскую тюрьму, что на Холодной горе, за Южным вокзалом. Большие двух- и трехэтажные каменные здания, построенные как будто на века, были разбросаны по значительной территории и окружены высоким кирпичным забором. Это был целый тюремный городок.

Две недели находился здесь Артем, но следователь все еще не появлялся в его камере. Затем начались непрерывные изнурительные допросы, которые ничего нового жандармам не принесли. Речь шла не о главном — восстании на Гельферих-Саде, о волнениях в войсках Харьковского гарнизона, о Федеративном совете, который в 1905 году был истинным хозяином положения в Харькове. У Артема не выпытывали показаний о его роли в массовых выступлениях рабочих Паровозного завода и других крупнейших предприятий Харькова. Лишь долго и кропотливо выяснялась никчемная история вывоза на тачке из Сабуровой дачи доктора Якоби и об участии в этом прискорбном происшествии «нелегального, известного в революционной среде под кличками «Артем» и «Артем Тимофеев».

Немного наскребли харьковские блюстители законности в деле руководителя харьковского пролетариата в штормовые 1905–1906 годы. Наскребли немногое, к радости Артема.

Одному из скромных участников революционного движения в Харькове, адвокату Алексею Акимовичу Поддубному, товарищи поручали защиту в политических судебных процессах, которые велись в харьковской судебной палате.

Дело Артема также вел Поддубный. Он встретился с Артемом в камере Холодногорской тюрьмы и договорился с ним об основных положениях, на которых будет строиться защита.

Как вспоминает Поддубный, в деле Артема донесения агентов и сообщения охранки имели преимущественное значение, ибо жандармы не имели возможности добыть свидетелей, которые могли бы изобличить Артема.

Харьковское дело Артема было начато 3 апреля 1909 года, когда были получены сведения, что Артем, задержанный в Перми, является «в действительности крестьянином Федором Андреевичем Сергеевым».

В харьковское дело охранка включила донесения о выступлении Артема в Народном доме 21 июня 1905 года. Революционная деятельность Артема в июле, августе и сентябре в документах дознания не была отражена. Далее шли материалы, характеризующие работу Харьковского комитета РСДРП. Об Артеме персонально ничего не говорилось. В одном из донесений охранки Артема называют «знаменитым оратором». Признавалась невозможность арестовать Артема «ввиду отсутствия у него квартиры». Излагалась печальная история неудач в поимке Артема на Сабуровой даче. И, наконец, следовала комедия с доктором Якоби. Зная, что в деле Артема все выглядит не в пользу охранки, следователи приложили к делу для пущей острастки членов будущего суда общие материалы, характеризующие размах революционного движения в Харькове и губернии. Сшитое белыми нитками дело Артема было передано в судебную палату, осталось ждать, когда оно поступит к слушанию. А пока Артем в Харькове больше не нужен, можно его отправить на Урал. Там, в Перми, произойдет первый суд, а затем в Харькове второй.

Пользуясь тем, что он временно находится в Харькове, Артем пытался через Поддубного и с помощью других лиц связаться с товарищами. Сохранились письма Артема, которые он писал из Харьковской тюрьмы своим друзьям. Одно из них было адресовано Евфросинье Васильевне Ивашкевич. С этим товарищем Артем был связан узами дружбы в годы подпольной работы в Харькове. В течение ряда лет Артем вел с Ивашкевич регулярную переписку.

«Дорогая Фрося! Не знаю, удастся ли мне личное свидание, поэтому не стоит терять из виду других возможностей…»

Артем называет Ивашкевич «одной из немногих уцелевших, которые близко знали меня», и делится с ней своими думами о временном положении в партии. Артем понимает, что новая полоса в жизни страны «требует новых форм (политической деятельности. — Б. М.) и что эти формы только в процессе созревания…». Артема тревожит, что сидевшие с ним в тюрьме товарищи, «один был моим учеником, а другой — самостоятельно мыслящий, близкий прежде к большевизму», в свое время активные революционеры, «перешли к резонерству». Насколько это «резонерство» распространено теперь в партии? — спрашивает Артем у своего корреспондента. Под резонерством Артем, очевидно, понимает понижение интереса к активной революционной деятельности, своего рода апатию, а быть может, и того серьезнее — неверие в дело партии. Артем был на воле сгустком высокой революционной энергии, непрерывного революционного горения. Он хочет понять, что же произошло с людьми, подобными его двум тюремным товарищам, которые могут как-то по-иному, чем он, Артем, относиться к делу партии. «Вооружитесь терпением, чтобы рассеять или подтвердить мои недоумения», — пишет в своем письме Артем.