Артист

– Ага. Расстреляли бы тебя за милую душу, этот Плоткин тебя ненавидит, непонятно почему, пришлось Пузицкому вмешаться, тогда начальник окротдела Дагин наорал на своего подчинённого и заставил тебя отпустить. И то, весь твой номер перерыли, искали валюту и драгоценности, правда, нашли только трость с золотой рукоятью. Федотов тоже хорош, его допрашивали, а он эту Брумкину, которая то ли Брумель, то ли фон Румпель, пытался выгораживать. Совсем у человека голова поехала не туда. Ты к нему лучше не суйся, он тебя во всём винит.

– Я вот только не понял, – признался Сергей, – откуда валюта на аэродроме взялась?

– Там такой сюжетец… – Кольцова потянулась за папиросой, – ты упадёшь. Мурочка эта оказалась осведомителем Плоткина, ну того, что тебя посадить пытался. Так она всё это придумала, познакомилась с экспедитором из Кавказского сельхозбанка, Лившицем, тот в Пятигорске отдыхал в начале лета.

– Лившиц – это лысый в очках, которого пристрелили?

– Да. И тот ей проболтался по пьяной лавочке, что конфискованную валюту должны отправить в Москву поездом. Эта женщина – она просто гений, представляешь, вместе со своим подельником сколотила банду из бывших офицеров, которые в шотландской колонии осели, и им сказала, что деньги эти пойдут для императорской семьи и лично для генерала Деникина. Ну те дураки и рады стараться.

– Значит, Завадский правду говорил про тайную организацию?

– Ну не совсем, его, остолопа, использовали втёмную, те, кто был в его тетради, о контрреволюционной деятельности и знать не знали. Ты бы видел лицо этого товарища из кооператива, Михалкова, когда его пришли арестовывать, он так перепугался, что пытался бумаги съесть, а как понял, по какому делу, сразу успокоился. Ну так вот, Мурочка, она же Мария Брумель, кстати, в Москве в «Матросской тишине» сидела одно время, сказала Плоткину, что можно выманить заговорщиков, когда они нападут на бронепоезд с оружием и валютой, а саму валюту для сохранности выгрузить раньше, на станции Минводы и отправить с почтовым самолётом сразу в Москву. Тот от радости уже дырку себе под орден на гимнастёрке сверлил, сразу согласился.

– А для самолёта ей был нужен пилот?

– Да. Она сама в школу записалась, но летать так и не научилась. Хотела Федотова привлечь – тот «юнкерсом» управлять не мог, Мильнер оказался крепким орешком и на её чары не поддался. И тут ты подвернулся удачно.

– Ей очень повезло, – Сергей забрал у официанта тарелку с варениками, – это сколько совпадений должно было случиться, и самолёт, и пилот, и бронепоезд.

– Так это всё Плоткин организовал. Бронепоезд появился на станции после того, как почтовый самолёт приземлился, там деньги выгрузили и сразу на воздушную станцию. Пилот, который на «юнкерсе» прилетел, должен был вернуться через два часа, к этому времени чекисты схватили бы контру, заперли в подвале и вернулись бы на аэродром. Но вместо деникинцев какого-то пацана нашли, ему Брумель обещал червонец, если из пулемётов постреляет.

– Получается, тайную ячейку мы всё-таки вычислили?

– Выходит, что так, – Лена выпустила клуб дыма, вытянула ноги, – все довольны, местный окротдел по заговорщикам отчитался, валюту вернули, преступников схватили. Завадского, беднягу, наверное, сошлют, но хоть не расстреляют. Ну а для нас здесь всё закончилось. Федотов-то ни при чём, значит, и задание наше выполнено. Что ты теперь будешь делать?

Сергей пожал плечами, вдавил гильзу папиросы в пепельницу, вдохнул полной грудью почти свежий горный воздух, нацепил на вилку вареник.

– Я ведь в отпуске, – сказал он, – по курсовой путёвке. Наверное, то же, что и раньше – отдыхать.

Эпилог

Господский дом Марценхофф, расположенный неподалёку от Потсдама на берегу озера, был построен в XVII веке местным купцом, разбогатевшим на поставках королевской семье. За несколько лет до начала мировой войны его купил генерал прусской армии Теодор Карл фон Белов. Генерал бывал в Потсдаме редкими наездами, не дожил год до позорного Версальского договора и оставил поместье своему воспитаннику Юргену. Новый владелец вдохнул в поместье новую жизнь – обветшалый дом отремонтировали, с южной стороны разбили парк, а с северной от шоссе подвели асфальтовую дорогу и провели телефонную линию.

В просторной гостиной за чайным столиком сидели две молодые женщины, одна с копной рыжих кудряшек, а другая светловолосая. Травин, если бы их увидел, смог узнать – в первой бывшую невесту, княжну Ляну Мезецкую, которая, как он считал, погибла в Выборге, а во второй Дарью Белову, фельдшера из уездного города Рогожска, с которой он какое-то время жил. Женщины о чём-то тихо спорили, они замолчали, стоило створкам двери приоткрыться.

В гостиную вошёл подросток, высокий, худой, в чёрных спортивных брюках и коричневой рубашке с эмблемой «Кнабеншафт», только что созданной детской организации национал-социалистов. Следом за ним пожилой мужчина нёс лыжи в чехле.

– Спасибо, Ганс, отнеси их в кладовую, – распорядился мальчик по-немецки и тут же перешёл на русский: – Здравствуй, мама, здравствуйте, фрау Белова.