Артист

– Не та птица пошла, – егерь взял у Травина ружьё, начал перезаряжать, – вот раньше, помню, забрехала собака, стая подымалась, только пали в них, за раз пятерых можно было снять. А сейчас сидят поодиночке, словно тетерева. Ежели желаете, на утку ещё можно пройтись.

Сам он не охотился, всё больше кашлял, несколько раз спугнул дичь, и его оставили сидеть рядом с припасами. Пока Горянский с Сергеем крались по заболоченному низкому берегу, он развёл костёр, ощипал двух птиц, распотрошил, порубил на куски и бросил в котелок. В лодке нашлись луковица и пара картофелин, на лугу – какие-то ароматные травки, через некоторое время вода забулькала, выбрасывая с каждым шариком воздуха аромат свежеприготовленного супа.

До сумерек оставалось ещё чуть меньше часа, Фома утверждал, что из опушки, которая была от них в километре, стоит только подождать, вылетят кулики, но Сергей сомневался, уж очень они тут нашумели.

– Хотел тебя спросить, – Горянский уселся возле костра, достал из сумки ложку, – ты чего «Франкотта» не взял? Я думал, из своей бельгийской машинки тут всех перебьёшь.

– Точно, – Травин улыбнулся, – я ведь вот что хотел сделать.

Он сходил к лодке и вернулся с холщовым свёртком, положил на бревно, развернул.

Появились две деревянные кобуры с торчащими из них рукоятями.

– «Маузеры», – Горянский вскочил, подошёл поближе. – Где взял?

– Да тут, понимаешь, какая история вышла. Я ведь в фильме снимался, так у них аж четыре штуки завалялись. Ну я счетоводу и сказал, мол, зачем они вам, отдайте мне один, вещь в неумелых руках опасная, даже смертельная. Вот, на тридцати рублях сошлись. Обещался ему деньги позже отдать, как опробую и выберу по руке.

– Разрешение на него не получить, и вообще проверить не мешает, как он к гражданским попал, – военный взял одну кобуру, раскрыл, покачал пистолет в руке, – войну вспомнил, был у меня такой, разве что попроще и поцарапанный весь, хорошая штука, если приклад примкнуть, карабин получается.

– В Псков вернусь, через отдел милиции оформлю на почтамт, – сказал Травин, – а то бывает выезжают по деревням почтальоны, а охрана не пойми с чем. Ну а не разрешат, сдам. Я из четырёх выбрал два поприличнее, мы их сейчас с тобой пристреляем, один оставлю, второй верну. Как думаешь, в ста шагах мишень установить?

– Темнеет, – Горянский огляделся, – так далеко не углядим.

– Ну полчаса есть ещё, – Сергей указал на раздвоенную берёзу примерно в ста шагах от них, – по обойме из каждого отстреляемся, и хватит. Твой левый ствол, мой правый, пять патронов, и меняемся.

– В гражданскую из таких стрелял? – спросил военный, укладываясь на землю и прижимая приклад к плечу.

– Доводилось и из таких.

Травин остался стоять, приклад он цеплять не стал, держал пистолет в чуть согнутой правой руке, опирая кисть на левую. Он перенёс центр тяжести на правую ногу, прицелился и сделал пять выстрелов. От ствола полетели щепки. Когда первые пять патронов были отстреляны, Сергей сходил и посчитал следы пуль. В левом оказалось всего два, а в правом аж все пять, значит, или Горянский так точно стрелял, или Травин попал в соседний ствол. Молодой человек хмыкнул и тоже лёг на землю.

– Мастерство не пропьёшь, – Горянский довольно улыбнулся, когда Травин вернулся во второй, а потом в третий раз, вторые половины обойм они отстреливали по отдельности. – Ну что, какой себе оставишь?

– Оба хороши, – Травин уложил «маузеры» обратно в деревянные кобуры, – где ты так стрелять навострился?

– Я на фронте с пятнадцатого года, сразу «мосинку» получил, так с ней и не расставался, даже когда в прапорщики произвели. И царский знак с вензелем имеется, и советский, с красноармейцем. Но ты тоже молодец, только целишься быстро, и на собачку жмёшь едва цель уловил, видно, что тебе не точность важна, а результат, и патроны для этого ты считать не привык.

– Есть такое, – молодой человек уселся на накидку, принял из рук егеря миску с супом, – мне, понимаешь, целиться некогда было, уж слишком много их лезло, белофиннов, как тараканы, только успевай давить. Ну что, Фома, поедим, отдохнём немного, и на кулика? Смеркается уже.

* * *

Фёдор через немытое стекло смотрел, как распахиваются ворота и во двор заезжает автомобиль. Его автомобиль. Панкрат зашёл в дом первым, впустил Генриха. Тот широко улыбался.

– Дело сделано, – сказал Генрих, усаживаясь на стул, – но возникли некоторые осложнения.

– Что за осложнения? – буркнул Фёдор.

– Пришлось с ней ещё одну привезти, сама навязалась. Царапалась, как дикая кошка, мы такого натерпелись, что надо бы прибавить.

– За неё я платить не буду.

Генрих перестал улыбаться. Лучики возле стального цвета глаз исчезли, выражение лица стало холодным и отстранённым.

– Пять косых ты должен дяде Гансу и ещё два косых мне. Но в уплату готов не деньгами взять, а артисткой, уж очень она мне понравилась, гладкая такая, фигуристая.

– Нет, – Фёдор достал из-под стола левую руку, в которой был зажат пистолет, – отбашляю, сколько договаривались. Дел я с тобой не имею, ты со своим дядей сам скумекай по-свойски.