Артист

– Да, – вступил в разговор Горянский. – Эти двое – отец и сын Липке, они что-то не поделили с Гансом Липке, убили его и забрали деньги. Вон они, в чемодане, я открывал, там примерно тысяч шестьсот-семьсот червонцами. Пленных распорядились сжечь сегодня до полуночи, чтобы якобы замести следы, но думаю, этим двоим было нужно, чтобы на пожар приехала милиция и нашла трупы, а потом прижала бывших подельников, а сами они могли бы беспрепятственно скрыться. Документы мои вы проверили, если нужно подтверждение из Москвы, получите в любой момент, но действовать нужно немедленно.

– Звучит логично, – согласился Бушман, поднял трубку: – Семёнов? Кто дежурит, Осадчий? Его группу на выезд, через тридцать минут чтобы были готовы. И стенографистку мне в допросную камеру.

Он подошёл к чемодану, присел на корточки, открыл, хмыкнул.

– Действительно, сумма. По вашим словам и словам Варвары Степановны вижу, дело срочное, поэтому терять времени не будем. Вы, товарищ Горянский, поедете с нами, а товарища Малиновскую проводят к уполномоченному Муричу, он снимет показания, когда я вернусь, ещё побеседуем.

– А с этими двумя что, которых мы привезли? – спросил Горянский, вставая со стула.

– Допросим сейчас по-быстрому, ну а подробно – позже, когда всё проверим. Ещё что-то важное есть?

– Да. Там один человек остался, он собрался сам пленных вытащить.

Бушман немного побледнел, поправил указательным пальцем очки, вернулся к столу.

– Семёнов? Чтобы через пять минут все по машинам сидели, – он с силой вдавил трубку в аппарат. – Один человек? Неужели нельзя без самодеятельности, нам бы теперь туда успеть.

– Да уж постарайтесь, – неожиданно с вызовом сказала Малиновская. – Иначе Сергей там камня на камне не оставит.

– Какой Сергей? – тут же вцепилась в неё Кольцова.

– Травин.

– Вы его знаете, Елена Станиславовна? – Бушман надел кобуру, накинул кожаную куртку, выпроводил гостей наружу, закрыл дверь ключом.

В коридоре его ждали трое, в штатском и с пистолетами, один держал в руках фотокамеру. Возле двери тут же встали двое часовых с винтовками.

– Одно время были хорошо знакомы, – сказала Лена почти на бегу, – он в Москве таксистом работал, а потом вроде как в уголовном розыске служил, но недолго. Сейчас работает начальником псковского почтамта, что он там серьёзного сделать может, не представляю.

* * *

– Эй, – просипел Сергей по-немецки, пытаясь изобразить отца Генриха, – открывай. Это я, Мартин. Быстро.

Ворота приоткрылись, через образовавшуюся щель бочком вышел пожилой мужчина, в руках у него был керосиновый фонарь.

– Мартин, ты?

– Я.

– Ты чего вернулся? И голос такой, сам на себя не похож.

– Генрих сказал, что сам справится. Дай пройти.

– Как скажете, герр Липке, – охранник раздвинул толстые губы в улыбке, потом, словно засомневавшись, сделал два шага вперёд и поднял фонарь.

Из темноты вылетел кулак, впечатался мужчине в лоб, тот упал как подкошенный. Двустволку охранника Травин зашвырнул подальше в темноту, стянул с мужчины штаны и рубаху и спеленал его, в рот пошла портянка. Пульс у охранника был слабый, он дышал, но в сознание не приходил. Связанного пленника Сергей оттащил под ограду, прислонил к доскам, а сам проскользнул через щель в воротах внутрь усадьбы. Под ногами захрустел гравий, молодой человек поднял несколько камушков покрупнее, засунул в карман. Небо потихоньку покрывалось тучами, луна почти исчезла, краешком пробиваясь сквозь пелену, и от этого тьма стояла такая, что хоть глаз выколи. Начал накрапывать мелкий противный дождь.

Бывшая усадьба, а точнее, огороженная часть, занимала площадь примерно в пятнадцать десятин, или в новых мерах – почти столько же гектар. Травин перед тем, как соваться внутрь, обошёл ограду кругом и заодно посчитал шаги, вышло четыреста на шестьсот. Сама ограда была сделана надёжно, состыкованные вразбежку тёсаные доски шли почти без щелей, а поверху протянули колючую проволоку. Можно было найти какой-то материал, те же ветки, и навалить на колючки, а потом перелезть, но Сергей решил войти через главный вход – в этом месте точно кто-то был, а в других пойди угадай. Семеро охранников, о которых сказал молодой Липке, могли легко превратиться в десять, пятнадцать или в одного – всё зависело от степени откровенности, на допросах люди всегда пытаются лгать, требуется время, чтобы они поняли, что лучше им от этого не станет, и начали говорить правду. Ещё одной опасностью были собаки, учуяв чужого, они обязательно начнут лаять. Или, если их дрессировали, без лая прыгнут на человека и попытаются схватить за горло или за руку, а потом держать, стиснув челюсти. А если дрессировали правильно, то вырвать из ляжки кусок мяса и сразу отскочить, с такой раной человек теряет мобильность и становится лёгкой добычей. Для собак у Травина были толстые кожаные перчатки с нашивками, которые он натянул, шагнув в ворота. Перчатки он позаимствовал у егеря Фомы.