Артюр Рембо

В этом стихотворении, полном чувства и тонких наблюдений, он сумел выразить необычайную непринужденность, порожденную истомой и неизреченной нежностью, которые охватили его, когда впервые в жизни он стал объектом женской заботы.

Изамбар известил г-жу Рембо о возвращении ее сына, справляясь о том, как ему теперь поступить, и одновременно прося ее быть милосердной к нему после того тяжелого урока, который был ему преподан. Он заставил беглеца приписать к письму от себя, что он раскаивается в своем поступке. Тот же хотел только одного: забыть навеки Шарлевиль вместе со всеми его жителями. Поэтому, ощущая себя в самом настоящем раю, он стал жить сегодняшним днем, как избалованный ребенок, без единой мысли о будущем. В самом деле, о таком он и не мечтал — безмятежные дни, посвященные чтению, прогулкам, поэзии. Ах! Как далеко была суета родного города и ежовые рукавицы «мамаши Рем».

Сначала он не вылезал из библиотеки, в которой, помимо прочего, были 21 том «Иллюстрированного журнала» и «Опыты» Монтеня; Рембо накинулся на них как голодный хищник. Его восхищало в них не столько содержание, сколько раскованность, резкость стиля. Одно место настолько ему понравилось, что он выбежал на порог дома и ждал там возвращения Изамбара, чтобы рассказать ему о своем открытии. Он зачел ему: «Поэт, по словам Платона, восседая на треножнике муз, охваченный вдохновением, изливает из себя все, что ни придет к нему на уста, словно струя родника; он не обдумывает и не взвешивает свои слова, и они истекают из него в бесконечном разнообразии красок, противоречивые по своей сущности, и не плавно и ровно, а порывами» («Опыты», кн. 3, гл. 9)[41]. Рембо просиял от радости, когда Изамбар улыбнулся. Долгое время после этого они подшучивали друг над другом, как два сообщника; Рембо только и делал, что повторял «как струя родника, как струя родника».

Изамбар не только давал ему советы; он сделал гораздо больше — в один прекрасный день познакомил его с еще одним своим другом, двадцатишестилетним поэтом Полем Демени, автором сборника «Сборщицы колосьев», который незадолго до того вышел в издательстве «Библиотека художественной литературы», что на улице Бонапарта, дом 18, в Париже². В большей степени, нежели стихи — их он считал посредственными, — Рембо заинтересовало знакомство Демени с директором «Библиотеки», г-ном Девьеном.

Никто не успел и глазом моргнуть, а наш юный поэт уже решил, что Демени может быть — почему может? будет! — его издателем. Ему тут же понадобились кипы бумаги — переписывать стихи, написанные за последний год. Он принялся за дело с необыкновенным прилежанием и достоинством — это видно хотя бы из того, что вместо подписи он ставил инициалы. По выражению А. Буйана де Лакота, в этих автографах ликует каждая буква. Рембо не только переписывал начисто старые стихи, но и написал ряд новых — к примеру, «Завороженных» (20 сентября), умилительнейшая вещица, «Роман» (23 сентября), стихотворение мальчишки с пламенным сердцем, однако и под теми, и под другими он ставил одну и ту же дату, так что установить последовательность, в которой они действительно писались, не удается.

Написанное могло послужить материалом как минимум для брошюры, если не для полноценного сборника.

Наконец Рембо решил, что настал день, когда он должен стать журналистом. В Дуэ незадолго до того появилась новая газета «Северный либерал», и Изамбар был там секретарем редакции; Рембо часто заходил к нему, радуясь возможности полистать местную прессу и подышать «газетным воздухом», пропитанным запахом типографской краски. Он сгорал от желания работать в этой газете, но учитель холодно относился к этой идее, поскольку в этом случае у Рембо был бы предлог остаться в Дуэ, а ведь со дня на день…

Ему уже пришлось одернуть Рембо, когда тот попытался записаться одновременно с ним в национальную гвардию. Изамбар был той соломинкой, за которую хватался «утопающий» поэт. Было ясно, что он пойдет на все, чтобы остаться в этой атмосфере доброжелательности; здесь он чувствовал себя свободным, раскованным, за ним ухаживали такие добрые сестры Жендр. Даже военная служба была ему милее возвращения в Шарлевиль.

18 сентября Изамбар получил задание написать письмо протеста в адрес мэра, г-на Мориса, который был неспособен снабдить национальных гвардейцев оружием — обучение, за отсутствием винтовок, проходило с… метлами! Два дня спустя, когда он пришел к себе в кабинет, чтобы написать это письмо, Рембо протянул ему лист бумаги:

— Вот вам ваше письмо…

Изамбар почувствовал, что этот молодой человек становится ему в тягость. Его изначальная робость переросла в бесцеремонность, граничащую с наглостью, судя по всему, он был убежден, что ему все дозволено.

По утрам все со страхом просматривали почту — каждый полагал., хотя и не произносил этого вслух, что из Шарлевиля не стоит ожидать ничего хорошего. Рассказ Рембо о своей матери, откровенный до грубости, до такой степени поразил сестер Жендр, что они потребовали, чтобы он больше никогда не говорил о ней.