Письмо, которого ждали с таким трепетом, пришло 21 сентября; написано оно было 17-го. Это был безапелляционный приказ отправить беглеца немедленно домой. Как и следовало ожидать, Рембо упирался как мог: он никогда не вернется к матери! На этот раз Изамбар разозлился и, после того как Рембо взял себя в руки, сказал, что не даст ему денег, а сам купит билет — он отлично понимал, что иначе тот удерет в Париж.
Тогда Деверьер сказал, что готов сократить свой отпуск, чтобы отвезти Артюра в Шарлевиль. Так все проблемы были решены, о чем г-жу Рембо и известили. Однако, по законам военного времени, при переездах требовались охранные свидетельства, и чтобы их получить, пришлось ждать еще несколько дней. Это время Рембо решил потратить на пополнение своего журналистского опыта.
Вместе с Деверьером и Изамбаром он присутствовал на предвыборном собрании 23 сентября на улице Эскершен. Он написал отчет об этом событии и добился того, что его напечатали, и 25-го числа гордо продемонстрировал номер со своим отчетом Изамбару, который не знал, как поступить— поздравить его или осадить. Рембо было еще над чем поработать — так, он назвал «гражданином» крупного промышленника, известного своим скверным характером. Этот последний явился к Изамбару; он был в ярости:
— Как вы смеете! Вы насмехаетесь надо мной в вашей паршивой газетенке!
На упреки, переадресованные ему, Рембо не нашел ничего лучшего, как — совершенно искренне — ответить, что слово «гражданин» было очень популярно в 1789-м и 1848-м…
27 сентября пришло второе письмо г-жи Рембо, датированное 24-м. Тон был менее резок:
«Я очень беспокоюсь и не могу понять, почему Артюра так долго нет; он ведь должен был ясно понять из моего письма от 17-го сентября, что не может ни дня больше оставаться в Дуэ […] Можно ли понять блажь, которая ударила ему в голову, такому благоразумному и спокойному мальчику? Как он мог придумать такую дурацкую затею? Может, кто-нибудь подбил его на это? […] Будьте так добры, дайте ему взаймы десять франков. И поторопите его, пусть приезжает поскорее!»
В последний момент Изамбар решил ехать в Шарлевиль вместе с Деверьером — он хотел осмотреть места последних сражений при Седане и Балане.
Перед отъездом Рембо забежал к Полю Демени (он жил на улице Жан-де-Болонь, 39), но не застал его дома и в спешке написал карандашом — прямо на одном из листов со своими стихами, которые он оставлял ему, — следующие строчки:
Путь домой был тягостным. Рембо забился в угол купе, сидел все время молча и притворялся, что не слышит, как Изамбар рассказывает о своих планах Деверьеру:
— После этого я думаю отправиться в Брюссель и навестить там моего старого друга Поля Дюрана. Я его давно не видел, это будет сюрприз. Он живет вместе со своей матерью на улице Фоссе-о-Лу…
Дверь открыла мамаша Рембо.
— Вот, я привез его вам, — сказал Изамбар и улыбнулся. Улыбка получилась вымученная.
Следующие несколько мгновений мамаша напоминала ветряную мельницу — пощечина за пощечиной сыпались на Артюра. Он закричал, больше от ярости, чем от боли — такое унижение на глазах у учителя, который обращался с ним как с равным, снести было тяжелее, чем ожог каленым железом.
Было ясно, что этим дело не кончится; вдоволь натешившись с сыном, она обратилась к Изамбару и сквозь зубы процедила:
— Что же касается вас, господин учитель…
У нее хватило духу обвинить его в том, что он подбил сына сбежать и к тому же удерживал его у себя вопреки ее приказу.
Изамбар слушал, раскрыв рот, и, поскольку она все продолжала говорить в подобном тоне, он понял, что еще немного — и он не сможет сдержаться; он поспешил удалиться, изо всех сил хлопнув дверью.
Бедный Рембо! На него снова навалилась угнетающая скука Шарлевиля. Изамбар был занят упаковкой своих книг и запретил Рембо появляться у себя без разрешения матери. Поэтому он не смог поделиться с Артюром своим изумлением, когда обнаружил, что в его библиотеке появилось несколько новых томов, тогда как несколько других исчезло, и среди них подарочное издание произведений Виктора Гюго, которым он очень дорожил. Однако Изамбар не стал сердиться, убедив себя, что новые книги компенсируют пропажу старых.