Артюр Рембо

«При малейшей помарке он начинал писать заново, — пишет Изамбар, — и требовал снова и снова тетрадные листы. Измарав их, он приходил и говорил: «Бумага кончилась», и так по нескольку раз на дню».

«Мы давали ему немного денег, чтобы он сам покупал себе то, что ему было нужно. Одна из моих тетушек как-то сказала ему: «Пишите на оборотной стороне», но он с оскорбленным видом ответил: «В издательствах пишут только с одной стороны». Он узнал это недавно, по всей видимости, от Демени — в сентябре он еще спокойно писал на обороте.

Через несколько дней пришел ответ от г-жи Рембо. Это было категорическое требование сдать беглеца в полицию.

Изамбар отправился на прием к комиссару, который пообещал ему сделать все необходимое. Когда он вернулся, на пороге, со своим узелком под мышкой, его ждал Рембо. Сестрам Жендр он пообещал вести себя хорошо. Изамбар отвел его в комиссариат; у обоих было тяжело на сердце. На прощанье они крепко пожали друг другу руки.

— Хороший мальчик, — сказал комиссар. — Мы не сделаем ему ничего плохого.

Это была их последняя встреча.

Вскоре после его отъезда одна из теток обнаружила надпись, нацарапанную карандашом на выкрашенной в темнозеленый цвет входной двери. Это было небольшое прощальное стихотворение, грустное и благодарное, обращенное скорее к дому, чем к его хозяевам.

Изамбар прочел его, улыбнулся, растроганный… и не дал себе труда скопировать драгоценное художество; в одно прекрасное утро оно погибло под кистью маляра.

В Шарлевиле Рембо, надо полагать, возобновил свои встречи с Делаэ. 20 октября перемирие закончилось и война продолжилась — но пока вдалеке от Шарлевиля; горожане видели только небольшие разведывательные отряды. В городе все было спокойно. Из Мезьерской крепости периодически постреливали, чтобы напомнить врагу, который был вне досягаемости крепостной артиллерии, об этом очаге сопротивления. Однажды, прогуливаясь в пригороде Арш, друзья видели, как шальной снаряд превратил в пыль несколько метров парапета. Оба сочли эти развлечения артиллеристов дурацкими и опасными.

28 октября пришла весть о том, что днем раньше капитулировал Мец. Затем в беспорядке начали прибывать остатки частей, от регулярности которых не осталось и следа; солдаты были измотаны, капитуляция сломила их боевой дух. С этой толпой — кто бы мог подумать? — в Шарлевиль вернулся Фредерик, о котором давно ничего не было слышно. Г-жа Рембо состроила кислую мину, но пустила его в дом. Два брата, два сообщника, сообщает нам Делаэ, не могли смотреть друг на друга без смеха. Но когда Артюр решил пошутить по поводу «брата-вояки, отправившегося в погоню за славой», последний, как человек бывалый, ответил ему, не меняясь в лице:

— Ар-тюр-чик, заткни свой поганый рот…

Работы по подготовке крепости к осаде шли полным ходом весь октябрь, и все, что находилось на линии огня крепостных батарей и мешало наводке, было безжалостно сметено с лица земли. Там, где еще недавно росли фруктовые сады и шелестел листьями Лес Любви, лежала теперь уродливая пустыня, заваленная ветвями срубленных деревьев. «Какое опустошение сада красоты!»[45] — напишет позже Рембо («Сказка», сборник «Озарения»); но сейчас он одобрял это варварство, хоть и жалел, что вековые липы попали под топор.

— Это все необходимые жертвы, — сказал он как-то. — Эгоизм, неравенство, привилегии — все это должно быть уничтожено.

— Но тогда наступит царство всеобщей серости, — возразил Делаэ.

Рембо в ответ подобрал с земли тысячелистник и тоном, каким, должно быть, Христос говорил в Нагорной проповеди о лилиях[46], сказал:

— Смотри: даже после того, как падут все общественные устои, в природе останется образец истинной красоты, которому мы сможем последовать. Анархия и естественное положение вещей — две стороны одной медали.

Он стал фанатичным приверженцем идей Жан-Жака Руссо, Гельвеция и барона Гольбаха. Все, что стояло на пути раскрепощения личности, будь то школьная дисциплина, семейный уклад, религия со своими десятью заповедями, мораль с ее рамками или деньги с их властью над людьми, — все это должно было быть скинуто с пьедестала, повалено на землю подобно старым деревьям, в тени которых прозябает молодая, новая поросль. Только тогда люди смогут стать лучше, а общество превратится в «Лес Любви».

Как-то, рассказывает Делаэ, они сидели на ступеньках здания Военного суда, и Рембо вынул из кармана синенькую брошюрку — «Возмездия» Гюго; книга все еще была под запретом. Ненависть и презрение, которые автор швырял в лицо ушедшему режиму, были для Рембо манной небесной; вместо имен и фамилий в книге стояли инициалы, и Рембо испытывал особое удовольствие, подставляя первые на место последних. Эпитеты, которыми сопровождались эти фамилии, переходили мыслимые границы приличия, но все эти оскорбления Рембо считал вполне уместными.

— Господи, — искренне воскликнул Делаэ, — какие же бандиты нами правили!

— Люди, правящие нами сейчас, ничуть не лучше тех, можешь быть уверен, — ответил ему Рембо.