Артхив. Истории искусства. Просто о сложном, интересно о скучном. Рассказываем об искусстве, как никто другой

Как-то раз Фор заглянул в мастерскую Клода Моне, чтобы выбрать картину для своей коллекции. Наткнувшись на один из видов Ветея, маэстро поинтересовался ценой. «О нет, дорогой мой, – возмутился Фор, услышав цену в 50 франков. – Это ведь даже не живопись! Если я плачу деньги, то хочу платить их не за кусок холста, а именно за живопись!»

Прошло несколько лет – и цены на картины импрессионистов начали обрастать нулями. И Фор уже понимал, что приобретает не просто прекрасную живопись, а делает еще и разумное финансовое вложение. «Шестьсот? Тысячу?» – пытался он выторговать у Моне этюд с видом Ветея.

Моне был непреклонен: «Когда-то вы отказались покупать эту картину за 50 франков, теперь вы не получите ее даже за 50 тысяч. Выбирайте любую другую».

Розовый дом

О деревне Живерни не знал в конце XIX века почти никто. Только сами жители да их соседи из ближайших сел. В ней проживали чуть больше 300 человек, была одна школа и несколько кабаков. Сегодня это место – легенда, город-достопримечательность, принимающий тысячи туристов и поклонников одного-единственного художника-садовода, превратившего эту деревеньку в художественную Мекку.

Этот дом с розовой штукатуркой и серыми ставнями Клод Моне искал долго: отправлялся на несколько дней в путешествие вдоль Сены, заглядывал в ресторанчики и интересовался у местных, не сдает ли кто большой дом поблизости. А дом нужен был очень большой. У овдовевшего Клода двое сыновей, а шестеро детей Алисы Ошеде уже называли художника «папа Моне».

Через несколько лет художник выкупил дом и остался здесь уже до конца жизни, вырубил огромное окно в мастерской, расчистил ригу. Соседи посмеивались: «Цветы сажаешь? Что ты с них взять-то сможешь? Чудаки эти городские». Но Моне еще никогда не был так одержим и счастлив: он вырубил кипарисовые аллеи и засадил двор розами, он покупает книги и журналы для садоводов, переписывается с питомниками, друзья привозят ему со всего мира редкие растения и саженцы. Когда этот сумасшедший решил выкупить соседний участок, сплошное болото, жители Живерни уже ничему не удивлялись.

В ближайшие 30 лет Клоду Моне будет чем заняться. Он осушит болото и на его месте создаст пруд, со временем здесь разрастется сказочный сад, о котором до сих пор пишут подробные статьи ландшафтные дизайнеры. Плакучие ивы, глициния, рододендроны, бамбук, розы и, конечно, знаменитые водяные лилии, заказанные из Японии. Уезжая в длительные путешествия за мотивами и вдохновением, Моне не мог спать и работать, если вдруг ударяли неожиданные морозы, он каждый день напоминает в письмах родным укрыть розы, по-настоящему мучится, когда сад страдает от пыли, холода, неповоротливых посетителей.

Глаза Моне

Знаменитый, красноречивый и любимый французами политик, «отец победы» Жорж Клемансо был самым близким другом Моне в последние несколько десятилетий его жизни, близким соседом и вдохновителем знаменитых панно с кувшинками, которые сейчас находятся в овальном зале музея Оранжери. И, как редкое счастливое сочетание, большим ценителем искусства. Но до всех этих прославивших его сфер деятельности Клемансо был врачом. А потому настойчивые разговоры об «уникальной сетчатке» Моне в его устах стоит воспринимать скорее как научный термин и попытку исследования, а не как образное выражение. К примеру, здесь:

«Сад Клода Моне можно считать одним из его произведений, в нем художник чудесным образом реализовал идею преобразования природы по законам световой живописи. Его мастерская не была ограничена стенами, она выходила на пленэр, где повсюду были разбросаны цветовые палитры, тренирующие глаз и удовлетворяющие ненасытный аппетит сетчатки, готовой воспринимать малейшее трепетание жизни».

И здесь существует большой соблазн отнести гениальность Моне на счет физиологической одаренности, но самое интересное начинается дальше. Свои последние шедевры художник создаст уже практически слепым, когда сетчатка перестала работать.

Учиться не видеть

Солнечный свет, знойный летний и ледяной зимний, каждый божий день жег глаза Клода Моне, приближая неизбежное. Он был здоров и крепок, вынослив и энергичен в свои 60 с хвостиком. Но с каждым годом видел все хуже. Хрусталик мутнел, его фантастически настроенная природой сетчатка получала меньше света, цвета виделись тусклыми и унылыми, на весь окружающий мир как будто набросили желтоватый фильтр.

Свои любимые картины Моне не подписывал, чтобы не было соблазна их продать. И только самые близкие друзья и только в самые удачные дни могли попробовать заполучить что-то из этого запаса. Актеру и режиссеру Саша Гитри понадобилось несколько месяцев, чтоб уговорить Клода продать ему одну из них. Моне вздохнул, поставил подпись на холсте и прошептал: «Послушайте, Саша. Я подписал ее 81-м годом, хотя на самом деле это работа 82-го года. Вас я не хочу обманывать. Просто дело в том, что единицу мне писать легче, чем двойку…»