Артур

— Крест здесь. — Аваллах показал шкатулку на столе рядом с ложем. — Возьми его. Я пойду с тобой... — Он попытался встать, но помешала боль. — Ах! — Он упал на спину и, стиснув зубы, попытал­ся подняться вновь.

— Прошу, оставайся здесь, — быстро сказал я, — и поддержи нас своими молитвами. Мы так в них нуждаемся.

— Хорошо, — согласился он, снова откидываясь на спину. — Буду молиться... Но новости сразу сообщи мне.

Я пообещал и вернулся к Мерлину с крестом и елеем. Крест Давида, как назвал его Аваллах, был маленьким, незатейливо выре­занным дубовым распятием, за долгие годы сгладившимся от прикос­новения рук.

Элфодд поцеловал крест, который я ему протянул, и, возложив ладонь на сосудец с елеем, освятил его молитвой.

Он подошел к ложу, сел напротив Хариты, налил немного елея на левую ладонь и, коснувшись освященного масла пальцами правой ру­ки, помазал Мерлину лоб.

Когда он опустил руку, на челе Мерлина поблескивал в свете горя­щих свечей знак креста.

Взяв распятие, настоятель поднял его над головой Мерлина и воз­гласил:

— Всемогущий, Защитник, Избавитель всех, призывающих Твое имя, простри над рабом Твоим десницу Твою. Он спит, Отче, смерт­ным сном, ибо враг уловил его и связал сильными чарами. Дух его от­равлен, Отче, мощным и гнусным чародейством. Молим Тебя, исцели

нашего брата и восстави. Царь Небесный, посети его милостью Твоею и возврати нам.

Боже Живой, яви Свое могущество в защите Своего достояния, да восхвалим Тебя с высот. Молим Тебя во имя Святейшего и Всемилос- тивейшего Твоего Сына Иисуса Христа.

Закончив молитву, Элфодд тихо положил крест на грудь Мерлину.

Харита выдавила слабую улыбку.

— Спасибо, Элфодд.

Настоятель сложил руки и взглянул на Мерлина.

— Мы сделали все что могли, — сказал он.

— Должно помочь, — промолвила Харита. — Дай Боже, чтоб по­могло.

— Я посижу с ним, — вызвался Элфодд. Он шагнул к низкому ло­жу, взял Хариту за руку и поднял. — А теперь иди и поспи немного. Когда будет нужно, я за тобой пошлю.

Харита неотрывно смотрела в лицо Мерлину.

— Нет... я побуду здесь. Все равно мне не успокоиться, пока я его не вижу.

— Тебе лучше уйти, — сурово произнес Элфодд. Голос его утра­тил всякую мягкость.

— Если ты так думаешь... — начала Харита, впервые отрывая гла­за от сына.

— Поверь мне. Будет надо, я тебя позову.

Харита нехотя подчинилась, а мне сказала:

— Побудь с настоятелем, Пеллеас. Вдруг ты ему понадобишься.

— Как пожелаешь, госпожа моя.

Она вышла, тихонько притворив за собой дверь.

— Ей тяжело, — вздохнул Элфодд, — но, поверь мне, так будет лучше. Она всячески стремится ему помочь, но тревога, такая есте­ственная в матери, может оказаться только во вред ему. Увидишь, враг ею воспользуется. Страх, боязнь, сомнения — вот пища для проклятия.

Настоятель придвинул к ложу стул и приготовился бдеть всю ночь.

— А теперь иди, Пеллеас, я за ним посмотрю.

— Я останусь, как обещал.

— Хвалю твое побуждение, но ты больше поможешь хозяину, ес­ли позаботишься о себе. Иди спать. Надо будет, я разбужу.

Хотя небо на западе еще не погасло, я пошел к себе и растянулся на лежанке, думая, что не смогу уснуть. Однако, стоило закрыть глаза, дремота накрыла меня с головой.

Во сне я вошел в то состояние, когда человек ближе всего к Иному Миру. Завеса, разделяющая миры, истончилась, и я ощущал окутавшую Тор бурлящую тьму. Глубокую, непроницаемую, чер­ную, как смерть, тень ненасытного зверя — мерзкой крылатой твари, которая свивается, подобно змее, стискивая кольцами Тор и дворец на нем.

Я не различал мерзкое чудище, но слышал его яростный рык и ощущал леденящий холод, исходящий от него. Я трепетал, думая о си­ле, которая пробудила его к жизни и выпустила в мир.

Но, как ни могуче было это порождение ада, что-то его сдержива­ло, хотя я не мог понять, что.

Сон сгущался, мой внутренний взор затуманился, однако чувства были острее, чем наяву. Я спал и не спал. Душа во мне бодрствовала и чуяла окружающую опасность.

Опасность была близка. Величайшая опасность.

Мне казалось, что я обрел крылья и полетел, потому что земля проносилась внизу: острые скалы и каменистые холмы, размытые скоростью полета и мглистой тьмой. Дальше и дальше летел я над этой жуткой пустыней, куда-то стремясь, но не достигая цели.

И вот, когда мне казалось, что полет будет длиться вечно, тьма вокруг начала светлеть. Слабый свет обратил черноту в серость.

Я повернулся к источнику света, и облачная мгла разделилась: внизу была тьма, вверху — слабый, но уловимый свет.

В тот же миг я стал тяжелее: члены мои налились свинцом. Я стремительно полетел на острые камни. И, хотя я знал, что сплю, мне чудилось, что, упав на скалы, я непременно разобьюсь и погибну.

Я раскинул руки и принялся барахтаться, как в воде, но падение только ускорилось. Мысль о стремительно приближающихся острых камнях приводила меня в ярость. Я боролся изо всех сил.

Земля приближалась все быстрее. Руки и ноги цепенели от усилий, и я понимал, что долго не продержусь, но сжал зубы и поклялся себе, что буду барахтаться, пока мышцы не сведет судорога.